Автор Тема: Святочные рассказы.  (Прочитано 9977 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Святочные рассказы.
« : 10 Января 2011, 22:10:34 »
Л.Сиригос
ЛЕГЕНДА О ЁЛОЧКЕ.
Вифлеемские пастухи, греясь у костра, тихо беседовали. Ночь была тихая, звёздная. Один из пастухов, сидевший лицом к востоку, вдруг неожиданно встал и взволнованно сказал: "Смотрите, смотрите скорее на небо, там совершается что-то необыкновенное!" Быстро повернули свои головы пастухи, и глазам их представилось неожиданное зрелище: точно солнце взошло среди ночи, такой с неба лился свет. То были Ангелы небесные, ставшие доступными их взору. И услышали пастухи чудное пение Ангельского хора и дивные слова: "Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение"...
Великая радость наполнила сердца пастухов от сообщённой Ангелами вести о рождении Спасителя мира. Упали они на колени, возблагодарили Бога и пошли поклониться Божественному Младенцу...
Зашумел, загудел соседний лес, тоже услышавший Божественное пение. Заволновались все деревья, им тоже захотелось поклониться Спасителю-Младенцу. "Послушайте меня,- прогудел старый, столетний дуб,- нельзя нам всем двинуться к пещере, где в яслях лежит Младенец Христос, мы займём слишком много места, не лучше ли нам выбрать представителя от каждой породы деревьев и послать их на поклонение Младенцу-Спасителю".
Послушали деревья старого дуба и быстро сговорились: от каждой семьи отделилось самое старое дерево и стало подле дуба. Задержались только ели, но вот и от них выступила представительница, выбранная не по росту и годам, а по своей красоте: маленькая, стройная и такая пушистая, что и ствола не было видно. Вощглавляемые старым дубом, деревья двинулись в путь.
Впереди шагал сам многовековой дуб, рядом могучий кедр, за ним шествовал высокий клён, радостно махая длинными ветвями, и рядом с ним шагала старая липа. И так, попарно, все деревья шли в большом порядке.
Только ёлка осталась позади и, быстро перебирая своими маленькими ножками, старалась не отставать от своих собратьев.
Старые деревья уже все стояли вокруг пещеры, благоговейно шелестя ветвями, когда, наконец, подошла и ёлочка. Но, увы, будучи гораздо меньше ростом старых деревьев, за их спинами она не могла видеть пещеры. А ей так хотелось взглянуть на Младенца Христа! Горестно она оглядывалась по сторонам и увидела на расстоянии, прямо против пещеры, небольшой холмик. Быстро и радостно взошла ёлочка на холмик и, вытянув свою верхушечку как только могла, старалась заглянуть в пещеру...
Большая голубая звёздочка внезапно скатилась с неба и уселась на ёлочкину верхушку, а за ней покатились и другие звёздочки, поменьше, и рассыпались по ёлочке разноцветными огнями. Оглядела себя ёлочка и подумала: "Как красиво мигают звёздочки, я непременно должна показать их Младенцу Христу". Счастливая, сияющая, двинулась она к пещере - не торопясь, чтобы не уронить ни одной звёздочки. Увидя её, такую нарядную, деревья все перед ней почтительно расступились, одобрительно кивая головами. У входа в пещеру остановилось деревцо и склонило свою трепещущую верхушку до самой земли. Шелестя своими ветвями, повторяла она ангельские слова: "Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение"... и ещё ярче замигали на ней звёздочки, переливаясь цветными огоньками.     

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #1 : 11 Января 2011, 01:41:49 »
О.Веригина
ДЛЯ САМЫХ ЮНЫХ
- Как хорошо! - думала Катеринка, засыпая: завтра Рождество и воскресенье - можно не только не идти в школу, но и не пропускать ни уроков, ни письменных работ и утром, до самой церкви, спокойно играть с новыми игрушками, которые кто-то положит под весёлую ёлку... Только вот и мне надо положить туда мой сюрприз - подарки для папы и мамы, а для этого надо будет проснуться пораньше...- и, топнув шесть раз ногой, чтобы не проспать шести часов, Катеринка свернулась калачиком и тут же заснула глубоким и радостным сном.
Но скоро, скоро что-то разбудило её. Она услышала со всех сторон от себя неясные шорохи, вздохи, шаги и какие-то тихие разговоры.
- На каком же это языке говорят? - соображала она.- Как-то ни на что не похоже, но я все же понимаю - это значит: Скорее, скорее, звезда уже светит..." О, да ведь это говорят о рождественской звезде! - воскликнула она и широко открыла глаза.
И что же? комнаты больше не было. Она стояла под открытым небом, вокруг колыхалась сухая трава; блестели камни; дышал тихий, тёплый ветер, и по чуть заметным тропинкам тысячи зверей шли куда-то, увлекая её за собой.
- Где это я? - подумала Катеринка,- и почему здесь одни лишь звери? Что я делаю среди них? Или я тоже зверь?
Она поглядела на свои ноги в белых сапожках, на свои руки и пёструю юбочку и успокоилась, что осталась всё той же, что раньше.
- Идти так идти! - сказала  она.- Но куда?
- Звезда... звезда... -пропела высокая цапля, перегоняя её.
Катеринка подняла голову и увидела низкую, светлую, блестящую, но не ослепляющую, а какую-то мягкую, добрую звезду.
- Рождество,- подумала она,- и мы идём к яслям... Но почему я, а не Николик, Ирина, Сандрик... Они же все лучше меня... и уж конечно, всех лучше Крошка-Майка.
- Лучше, лучше!- прозвенел кто-то у её уха.
- Лучше, конечно,- пискнула мышь у её ног,- но мы все, все за тебя просили!
- Почему? - спросила Катеринка,- я же такая  несмелая?
- Конечно, конечно,- ответил третий голос, и Катеринка увидела светлые крылья тут же, рядом со своей головой.
- Мой Ангел,- подумала она.- Только он со мной, да звери...
А вдали за деревьями уже мелькали огни Вифлеема, и мягко темнела пещера, на которую опускалась звезда.
- Почему же я здесь?- спросила Катеринка.
- Звери просили за тебя,- сказал Ангел.- Ты как-то спасла мышонка от кошки, а он укусил тебя... ты вынула осу из воды, чтобы она не захлебнулась, и оса ужалила тебя... звери не забыли  своего греха перед тобой и захотели взять тебя с собой в свою самую самую светлую ночь... но гляди...
Катеринка увидела спуск в пещеру и в ней высокие ясли, и внезапно такой свет залил её душу, и такая радость наполнила её, что она уже ничего не спрашивала больше, а только низко, низко склонилась к ногам Младенца среди Ангелов, птиц и зверей.

« Последнее редактирование: 11 Января 2011, 02:09:01 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #2 : 11 Января 2011, 19:58:01 »
Л.Клавдина
ВЕЧЕР ПОД РОЖДЕСТВО
Никто не заметил, как Юленька и Митя пробрались в комнату, где стояла ёлка и горкой расставлены были подарки на столе. Их не тронут до утра, а ёлку зажгут. В комнате горела одна лампа, но и тоо необыкновенно хороши были фарфоровые пастух с пастушкой и козочки. Это на туалетный столик старшей сестре Зое. Отчего не Юленьке? И Митя с удовольствием взял бы козочек. Не выдержали дети: достали пастушку и стали любоваться. Но долго нельзя стоять тут. Они заспорили, кто поставит пастушку на прежнее место, начали вырывать её друг у друга... Трах! Головка отскочила!.. Дети замерли на месте от испуга. Скорей поставила Юленька пастушку на место и приставила головку. Она не отваливалась. Дети убежали и заперли дверь. Они остановились в гостиной, прислушиваясь: не идёт ли кто из старших?
- Нет, никого!- шепнул Митя, заглянув в коридор.- Убежим!
Няня у детей была не простая деревенская баба; она кое-чему училась в молодости и знала множество чудесных историй. Она рассказывала детям, что вечером под Рождество к домам людей приходит занесённый снегом старик и заглядывает в комнаты; от него ничего не скроешь: он всё по глазам увидит. Дети вспомнили об этом, идя по коридору в столовую. Но ведь никто ещё не видывал странного старика! Он всегда стоял только между игрушками с ёлкой на плечах. Нет! Они будут молчать и не признаются в своей вине. Ведь и кошка могла разбить куклу!
Вот наконец зажгли ёлку и полюбовались, как красиво стоят подарки... Никто ничего не заметил. Дети развеселились, забыли о своей беде. Им вздумалось посмотреть, будет ли за чаем любимое печенье, и они побежали в столовую. Проходя мимо окна в коридоре, выходившего в уголок сада, они вдруг остановились со страхом: на улице у ворот стоял занесённый снегом старик и, подняв фонарь, глядел прямо на них. Дети бросились в столовую, и Митя в одно мгновение спрятался под стол. Юленька собиралась сделать то же, как вошла няня.
- Это что такое? - удивлённо спросила она.
Юленька обхватила её за шею и заплакала.
- Это мы... отбили голову... Старик смотрит...
Митя вылез из-под стола сконфуженный, в слезах.
- Старик заглядывал к нам,- бормотали дети, прижимаясь к няне.
Она покачала головой.
- Это Господь вам в сердце заглянул, дети,- сказала она,- и велел признаться и извиниться! Он не любит хитрости и лжи! Ведь сегодня святой вечер, дети!
А старик? Мужичок из деревни принёс ёлки соседям, да игрушек ему надавали для его внучат. Он воротами ошибся. 

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #3 : 12 Января 2011, 17:50:04 »
А.Куприн.
ТАПЁР

Двенадцатилетняя Тиночка Руднева влетела, как разрывная бомба, в комнату, где её старшие сестры одевались с помощью двух горничных к сегодняшнему вечеру. Взволнованная, запыхавшаяся, с разлетевшимися кудряшками на лбу, вся розовая от быстрого бега, она была в эту минуту похожа на хорошенького мальчишку.
- Mesdames, а где же тапёр? Я спрашивала у всех в доме, и никто ничего не знает. Тот говорит - мне не приказывали, тот говорит - это не моё дело... У нас постоянно, постоянно так, - горячилась Тиночка, топая каблуком о пол. -  Всегда что-нибудь перепутают, забудут и потом начинают сваливать друг на друга...
Самая старшая из сестёр, Лидия Аркадьевна, стояла перед трюмо. Повернувшись боком к зеркалу и изогнув назад свою прекрасную обнажённую шею, она, слегка прищуривая близорукие глаза, закалывала в волосы чайную розу. Она не выносила никакого шума и относилась к "мелюзге" с холодным и вежливым презрением. Взглянув на отражение Тины в зеркале, она заметила с неудовольствием:
- Больше всего в доме беспорядка делаешь, конечно, ты,- сколько раз я тебя просила, чтобы ты не вбегала, как сумасшедшая, в комнаты.
Тина насмешливо присела и показала зеркалу язык. Потом она обернулась к другой сестре, Татьяне Аркадьевне, около которой возилась на полу модистка, подмётывая на живую нитку низ голубой юбки, и затараторила:
- Ну, понятно, что от нашей Несмеяны-царевны ничего, кроме наставлений, не услышишь. Танечка, голубушка, как бы ты там всё это устроила. Меня никто не слушается, только смеются, когда я говорю...  Танечка, пойдём, пожалуйста, а то ведь скоро шесть часов, через час и ёлку будем зажигать...
Тина только в этом году была допущена к устройству ёлки. Не далее как на прошлое рождество её в это время запирали с младшей сестрой Катей и с её сверстницами в детскую, уверяя, что в зале нет никакой ёлки, а что "просто только пришли полотёры". Поэтому понятно, что теперь, когда Тина получила особые привилегии, равнявшие её некоторым образом со старшими сёстрами, она волновалась больше всех, хлопотала и бегала за десятерых, попадаясь ежеминутно кому-нибудь под ноги, и только усиливала общую суету, царившую обыкновенно на праздниках в рудневском доме.
Семья Рудневых принадлежала к одной из самых безалаберных, гостеприимных и шумных московских семей, обитающих испокон века в окрестностях Пресни, Новинского и Конюшков и создавших когда-то Москве её репутацию хлебосольного города. Дом Рудневых  -  большой ветхий дом доекатерининской постройки, со львами на воротах, с широким подъездным двором и с массивными белыми колоннами у парадного - круглый год с утра до поздней ночи кишел народом. Приезжали без всякого предупреждения, "сюрпризом", какие-то соседи по наровчатскому или инсарскому имению, какие-то дальние родственники, которых до сих пор никто в глаза не видал и не слыхал об их существовании - и гостили по месяцам. К Аркаше и Мите десятками ходили товарищи, менявшие с годами свою оболочку, сначала гимназистами и кадетами, потом юнкерами и студентами и, наконец,  безусыми офицерами или щеголеватыми, преувеличенно серьезными помощниками присяжных поверенных. Девочек постоянно навещали  подруги всевозможных возрастов, начиная от Катиных сверстниц, приводивших с собою в гости своих  кукол,  и кончая приятельницами Лидии, которые говорили о Марксе и об аграрной системе и вместе с Лидией стремились на Высшие женские курсы. На праздниках, когда вся эта веселая, задорная молодежь собиралась в громадном рудневском доме, вместе с нею надолго водворялась атмосфера какой-то общей наивной, поэтической и шаловливой влюбленности.
Эти дни бывали днями полной анархии, приводившей в отчаяние прислугу. Все условные понятия о времени, разграниченном, "как  у  людей", чаем, завтраком, обедом и ужином, смешивались в шумной и беспорядочной суете.  В то время, когда одни кончали обедать, другие только что начинали пить утренний чай, а третьи целый день пропадали на катке в Зоологическом саду, куда забирали с собой гору бутербродов. Со стола никогда не убирали, и буфет стоял открытым с утра до вечера. Несмотря на это, случалось, что молодёжь, проголодавшись совсем в неуказанное  время, после коньков или поездки на балаганы, отправляла на кухню депутацию к Акинфычу с просьбой приготовить "что нибудь вкусненькое". Старый пьяница, но глубокий знаток своего дела, Акинфыч сначала обыкновенно долго не соглашался и ворчал на депутацию. Тогда в ход пускалась тонкая лесть: говорили, что теперь уже перевелись в Москве хорошие повара, что только у стариков и сохранилось ещё неприкосновенным уважение к святости кулинарного искусства и так далее. Кончалось тем, что задетый за живое Акинфыч сдавался и, пробуя на большом пальце острие ножа, говорил с напускной суровостью:
- Ладно уж, ладно... будет петь-то... Сколько вас там, галчата?
Ирина Алексеевна Руднева - хозяйка дома - почти никогда не выходила из своих комнат, кроме особенно торжественных, официальных случаев. Урождённая княжна Ознобишина, последний отпрыск знатного и богатого  рода, она раз навсегда решила, что общество её мужа и детей  слишком  "мескинно" [пошло, от mesquin (фр.)] и "брютально" [грубо, от brutal (фр.)], и потому равнодушно "иньорировала" [игнорировала (от фр. ignorer)] его, развлекаясь визитами к архиереям и поддержанием знакомства с такими же, как она  сама, окаменелыми потомками родов, уходящих в седую древность. Впрочем, мужа своего Ирина Алексеевна не уставала даже и теперь тайно, но мучительно ревновать. И она, вероятно, имела для этого основания, так как Аркадий Николаевич, известный всей Москве гурман, игрок и щедрый покровитель балетного искусства, до сих пор ещё, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, не утратил заслуженной репутации дамского угодника, поклонника и покорителя. Даже и теперь его можно было назвать красавцем, когда он, опоздав на десять минут к началу действия и обращая на себя общее внимание, входил в зрительную залу Большого театра  -  элегантный  и самоуверенный, с гордо поставленной на осанистом туловище породистой, слегка седеющей головой.
Аркадий Николаевич редко показывался домой, потому что обедал он постоянно в Английском клубе, а по вечерам ездил туда же играть в карты, если в театре не шёл интересный балет. В качестве главы дома он занимался исключительно тем, что закладывал и перезакладывал то одно, то другое недвижимое имущество, не заглядывая в будущее с беспечностью избалованного судьбой гран-сеньора. Привыкнув с утра до вечера вращаться  в  большом обществе, он любил, чтобы и в доме у него было шумно и оживлённо.  Изредка ему  нравилось сюрпризом устроить для своей молодёжи неожиданное развлечение и самому принять в нём участие. Это случалось большею частью на другой день после крупного выигрыша в клубе.
- Молодые республиканцы! - говорил он, входя в гостиную и сияя своим свежим видом и очаровательной улыбкой.- Вы, кажется, скоро все заснёте от ваших серьёзных разговоров. Кто хочет ехать со мной за город? Дорога прекрасная: солнце, снег и морозец.  Страдающих зубной болью и мировой скорбью прошу оставаться дома под надзором нашей почтеннейшей Олимпиады Савичны...
Посылали за  тройками к Ечкину, скакали сломя голову за Тверскую заставу, обедали в "Мавритании" или в "Стрельне" и возвращались домой поздно вечером, к большому неудовольствию Ирины Алексеевны, смотревшей брезгливо на эти "эскапады [проказы (от фр. escapade)] дурного тона". Но молодёжь нигде так безумно не веселилась, как именно в этих эскападах, под предводительством Аркадия Николаевича.
Неизменное участие принимал ежегодно Аркадий Николаевич и в ёлке.  Этот детский праздник почему-то доставлял ему своеобразное, наивное удовольствие. Никто из домашних не умел лучше его придумать каждому подарок по вкусу, и потому в затруднительных случаях старшие дети прибегали к его изобретательности.
- Папа, ну что мы подарим Коле Радомскому?  -  спрашивали Аркадия Николаевича дочери.- Он большой такой, гимназист последнего класса... нельзя же ему игрушку...
- Зачем же игрушку? - возражал Аркадий Николаевич.- Самое лучшее купите для него хорошенький портсигар. Юноша будет польщён таким солидным подарком. Теперь очень хорошенькие портсигары продаются у Лукутина. Да, кстати, намекните этому Коле, чтобы он не стеснялся при мне курить. А то давеча, когда я вошёл в гостиную, так он папироску в рукав спрятал...


« Последнее редактирование: 12 Января 2011, 18:05:06 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #4 : 12 Января 2011, 17:51:40 »
Аркадий Николаевич любил, чтобы у него ёлка выходила на славу, и всегда приглашал к ней оркестр Рябова. Но в этом году [рассказ относится к 1885 г.; кстати заметим, что основная фабула его покоится на действительном факте, сообщённом автору в Москве М.А.З-вой, близко знавшей семью, названную в рассказе вымышленной фамилией Рудневых (прим.авт.)] с музыкой произошёл целый ряд роковых недоразумений. К Рябову почему-то послали очень поздно; оркестр его, разделяемый на праздниках на три части, оказался уже разобранным. Маэстро в силу давнего знакомства с домом Рудневых обещал, однако, как-нибудь устроить это дело, надеясь, что в другом доме переменят день ёлки, но по неизвестной причине замедлил ответом, и когда бросились искать в другие места, то во всей Москве не оказалось ни одного  оркестра. Аркадий Николаевич рассердился и велел отыскать хорошего тапёра, но кому отдал это приказание, он и сам теперь не помнил. Этот "кто-то", наверно, свалил данное ему поручение на другого, другой - на третьего, переврав, по обыкновению, его смысл, а третий в общей сумятице и совсем забыл о нём...
Между тем пылкая Тина успела уже взбудоражить весь дом. Почтенная экономка, толстая, добродушная Олимпиада Савична, говорила, что и взаправду барин ей наказывал распорядиться о тапёре, если не приедет музыка, и что она об этом тогда же сказала камердинеру Луке. Лука, в свою очередь, оправдывался тем, что его дело ходить около Аркадия  Николаевича, а не бегать по городу за фортепьянщиками. На шум прибежала из барышниных комнат горничная Дуняша, подвижная и ловкая, как обезьяна, кокетка и болтунья, считавшая долгом ввязываться непременно в каждое неприятное происшествие. Хотя её и никто не спрашивал, но она совалась к каждому с жаркими уверениями, что пускай её Бог разразит на этом месте, если она хоть краешком уха что-нибудь слышала о тапёре. Неизвестно, чем окончилась бы эта путаница, если бы на помощь не пришла Татьяна Аркадьевна, полная, весёлая блондинка, которую вся прислуга обожала за её ровный характер и удивительное умение улаживать внутренние междоусобицы.
- Одним словом, мы так не кончим до завтрашнего дня,- сказала она своим спокойным, слегка насмешливым, как у Аркадия Николаевича, голосом. - Как бы то ни было, Дуняша сейчас же отправится разыскивать тапёра. Покамест ты будешь одеваться, Дуняша, я тебе выпишу из газеты адреса. Постарайся найти поближе, чтобы не задерживать ёлки, потому что сию минуту начнут съезжаться. Деньги на извозчика возьми у Олимпиады Савичны...
Едва она успела это произнести, как у дверей передней громко затрещал звонок. Тина уже бежала туда стремглав, навстречу целой толпе детишек, улыбающихся, румяных с мороза, запушённых снегом и внесших за собою  запах зимнего воздуха, крепкий и здоровый, как запах свежих яблоков. Оказалось, что две большие семьи - Лыковых и Масловских - столкнулись случайно, одновременно подъехав к воротам. Передняя сразу наполнилась говором, смехом, топотом ног и звонкими поцелуями.
Звонки раздавались один за другим почти непрерывно. Приезжали всё новые и новые гости. Барышни Рудневы едва успевали справляться с ними.  Взрослых приглашали в гостиную, а маленьких завлекали в детскую и в столовую, чтобы запереть их там предательским образом. В зале ещё не зажигали огня. Огромная ёлка стояла посредине, слабо рисуясь в полутьме своими фантастическими очертаниями и наполняя комнату смолистым ароматом. Там и здесь на ней тускло поблёскивала, отражая свет уличного фонаря позолота цепей, орехов и картонажей.
Дуняша всё ещё не возвращалась, и подвижная, как ртуть, Тина сгорала от нетерпеливого беспокойства. Десять раз подбегала она к Тане, отводила ее в сторону и шептала взволнованно:
- Танечка, голубушка, как же теперь нам быть?... Ведь это же ни на что не похоже.
Таня сама начинала тревожиться. Она подошла к старшей сестре и  сказала вполголоса:
- Я уж не придумаю, что делать. Придётся попросить тётю Соню поиграть немного... А потом я её сама как-нибудь заменю.
- Благодарю покорно,- насмешливо возразила Лидия.-  Тётя Соня будет потом нас целый год своим одолжением донимать. А ты так хорошо играешь, что уж лучше совсем без музыки танцевать.
В эту минуту к Татьяне Аркадьевне подошёл, неслышно ступая своими замшевыми подошвами, Лука.
- Барышня, Дуняша просит вас на секунду выйти к ним.
- Ну что, привезла? - спросили в один голос все три сестры.
- Пожалуйте-с. Извольте-с посмотреть сами,- уклончиво ответил Лука. - Они в передней... Только что-то сомнительно-с... Пожалуйте.
В передней стояла Дуняша, ещё не снявшая шубки, закиданной комьями грязного снега. Сзади её копошилась в тёмном углу какая-то маленькая фигурка, разматывавшая жёлтый башлык, окутывавший её голову.
- Только, барышня, не браните меня,- зашептала Дуняша, наклоняясь к самому уху Татьяны Аркадьевны.- Разрази меня Бог - в пяти местах была и ни одного тапёра не застала. Вот нашла этого мальца, да уж и сама не знаю, годится ли. Убей меня Бог, только один и остался. Божится, что играл на вечерах и на свадьбах, а я почему могу знать...
Между тем маленькая фигурка, освободившись от своего башлыка и пальто, оказалась бледным, очень худощавым мальчиком в подержанном мундирчике реального училища. Понимая, что речь идёт о нём, он в неловкой выжидательной позе держался в своём углу, не решаясь подойти ближе.
Наблюдательная Таня, бросив на него украдкой несколько взглядов, сразу определила про себя, что этот мальчик застенчив, беден и самолюбив. Лицо у него было некрасивое, но выразительное и с очень тонкими чертами; несколько наивный вид ему придавали вихры тёмных волос, завивающихся "гнёздышками" по обеим сторонам высокого лба, но большие серые глаза  - слишком большие для такого худенького детского лица - смотрели умно, твёрдо и не по-детски серьёзно. По первому впечатлению мальчику можно было дать лет одиннадцать - двенадцать.
Татьяна сделала к нему несколько шагов и, сама стесняясь не меньше его, спросила нерешительно:
- Вы говорите, что вам уже приходилось... играть на вечерах?
- Да... я играл,- ответил он голосом, несколько сиплым от мороза и от робости.- Вам, может быть, оттого кажется, что я такой маленький...
- Ах, нет, вовсе не это... Вам ведь лет тринадцать, должно быть?
- Четырнадцать-с.
- Это, конечно, всё равно. Но я боюсь, что без привычки вам будет тяжело.
Мальчик откашлялся.
- О нет, не беспокойтесь... Я уже привык к этому. Мне случалось играть по целым вечерам, почти не переставая...
Таня вопросительно посмотрела на старшую сестру. Лидия Аркадьевна, отличавшаяся странным бессердечием по отношению ко всему загнанному, подвластному и приниженному, спросила со своей обычной презрительной миной:
- Вы умеете, молодой человек, играть кадриль?
Мальчик качнулся туловищем вперёд, что должно было означать поклон.
- Умею-с.
- И вальс умеете?
- Да-с.
- Может быть, и польку тоже?
Мальчик вдруг густо покраснел, но ответил сдержанным тоном:
- Да, и польку тоже.
- А лансье? - продолжала дразнить его Лидия.
- Laissez done, Lidie, vous etes impossible [перестаньте же, Лидия,  вы невозможны (фр.)],- строго заметила Татьяна Аркадьевна.
Большие глаза мальчика вдруг блеснули гневом и насмешкой. Даже напряжённая неловкость его позы внезапно исчезла.
- Если вам угодно, mademoiselle,- резко повернулся он к Лидии, - то, кроме полек и кадрилей, я играю ещё все сонаты Бетховена, вальсы Шопена  и рапсодии Листа.
- Воображаю! - деланно, точно актриса на сцене, уронила Лидия, задетая этим самоуверенным ответом.
Мальчик перевёл глаза на Таню, в которой он инстинктивно угадал заступницу, и теперь эти огромные глаза приняли умоляющее выражение.
- Пожалуйста, прошу вас... позвольте мне что-нибудь сыграть...
Чуткая Таня поняла, как больно затронула Лидия самолюбие мальчика, и ей стало жалко его. А Тина даже запрыгала на месте и захлопала  в  ладоши  от радости, что эта противная гордячка Лидия сейчас получит щелчок.
- Конечно, Танечка, конечно, пускай сыграет,- упрашивала она сестру, и вдруг со своей обычной стремительностью, схватив за руку маленького пианиста, она потащила его в залу, повторяя: - Ничего, ничего... Вы сыграете, и она останется с носом... Ничего, ничего.
Неожиданное появление Тины, влекшей на буксире застенчиво улыбавшегося реалистика, произвело общее недоумение. Взрослые один за другим переходили в залу, где Тина, усадив мальчика на выдвижной табурет, уже успела зажечь свечи на великолепном шредеровском фортепиано.
   Реалист взял наугад одну из толстых,  переплетенных  в  шагрень  нотных тетрадей и раскрыл её. Затем, обернувшись к дверям, в которых стояла Лидия, резко выделяясь своим белым атласным платьем на чёрном фоне неосвещённой гостиной, он спросил:
- Угодно вам "Rapsodie Hongroise" ["Венгерская  рапсодия"  (фр.)]  N 2 Листа?
Лидия пренебрежительно выдвинула вперёд нижнюю губу и ничего не ответила. Мальчик бережно положил руки на клавиши,  закрыл на  мгновение глаза, и из-под его пальцев полились торжественные, величавые аккорды начала рапсодии. Странно было видеть и слышать, как этот маленький человечек, голова которого едва виднелась из-за пюпитра, извлекал из инструмента такие мощные, смелые, полные звуки. И лицо его как будто бы сразу преобразилось, просветлело и стало почти прекрасным; бледные губы слегка полуоткрылись, а глаза ещё больше увеличились и сделались глубокими, влажными и сияющими.
Зала понемногу наполнялась слушателями. Даже Аркадий Николаевич, любивший музыку и знавший в ней толк, вышел из своего кабинета. Подойдя к Тане, он спросил её на ухо:
- Где вы достали этого карапуза?
- Это тапёр, папа, - ответила тихо Татьяна Аркадьевна. - Правда, отлично играет?
- Тапёр? Такой маленький? Неужели? - удивлялся Руднев.- Скажите пожалуйста, какой мастер! Но ведь это безбожно заставлять его играть танцы.
Когда Таня рассказала отцу о сцене, происшедшей в передней, Аркадий Николаевич покачал головой.
- Да, вот оно что... Ну, что ж делать, нельзя обижать мальчугана. Пускай играет, а потом мы что-нибудь придумаем.
Когда реалист окончил рапсодию, Аркадий Николаевич первый захлопал в ладоши. Другие также принялись аплодировать. Мальчик встал с высокого табурета, раскрасневшийся и взволнованный; он искал глазами Лидию, но её уже не было в зале.
- Прекрасно играете, голубчик. Большое удовольствие нам доставили,- ласково улыбался Аркадий Николаевич, подходя к музыканту и протягивая  ему руку.-Только я боюсь, что вы... как вас величать-то, я не знаю.
- Азагаров, Юрий Азагаров.
- Боюсь я, милый Юрочка, не повредит ли вам играть целый вечер? Так вы, знаете ли, без всякого стеснения скажите, если устанете. У нас найдётся здесь кому побренчать. Ну, а теперь сыграйте-ка нам какой-нибудь марш побравурнее.
Под громкие звуки марша из "Фауста"  были поспешно зажжены свечи на ёлке. Затем Аркадий Николаевич собственноручно распахнул настежь двери столовой, где толпа детишек, ошеломлённая внезапным ярким светом и ворвавшейся к ним музыкой, точно окаменела в наивно- изумлённых забавных позах. Сначала робко, один за другим, входили они в залу и с почтительным любопытством ходили кругом ёлки, задирая вверх свои милые мордочки. Но через несколько минут, когда подарки уже были розданы, зала наполнилась невообразимым гамом, писком и счастливым звонким детским хохотом. Дети точно опьянели от блеска ёлочных огней, от смолистого аромата, от громкой музыки и от великолепных подарков. Старшим никак не удавалось собрать их в хоровод вокруг ёлки, потому что то один, то другой вырывался из круга и бежал к своим игрушкам, оставленным кому-нибудь на временное хранение.
Тина, которая после внимания, оказанного её отцом Азагарову, окончательно решила взять мальчика под своё покровительство, подбежала к нему с самой дружеской улыбкой.
- Пожалуйста, сыграйте нам польку.
Азагаров заиграл, и перед его глазами закружились белые, голубые и розовые платьица, короткие юбочки, из-под которых быстро мелькали белые кружевные панталончики, русые и чёрные головки в шапочках из папиросной бумаги. Играя, он машинально прислушивался к равномерному шарканью множества ног под такт его музыки, как вдруг необычайное волнение, пробежавшее по всей зале, заставило его повернуть голову ко входным дверям.
Не переставая играть, он увидел, как в залу вошёл пожилой господин, к которому, точно по волшебству, приковались глаза всех присутствующих. Вошедший был немного выше среднего роста и довольно широк в кости, но не полн. Держался он с такой изящной, неуловимо небрежной и в то же время величавой простотой, которая  свойственна только людям большого света. Сразу было видно, что этот человек привык чувствовать себя одинаково свободно и в маленькой гостиной, и перед тысячной толпой, и в залах королевских дворцов. Всего замечательнее было его лицо - одно из тех лиц, которые запечатлеваются в памяти на всю жизнь с первого взгляда: большой четырёхугольный лоб был изборожден суровыми, почти гневными морщинами; глаза, глубоко сидевшие в орбитах, с повисшими над ними складками верхних век, смотрели тяжело, утомлённо и недовольно; узкие бритые губы были энергичны и крепко сжаты, указывая на железную волю в характере незнакомца, а нижняя челюсть, сильно выдвинувшаяся вперёд и твёрдо обрисованная, придавала физиономии отпечаток властности и упорства. Общее впечатление довершала длинная грива густых, небрежно заброшенных назад волос, делавшая эту характерную, гордую голову похожей на львиную...
Юрий Азагаров решил в уме, что новоприбывший гость, должно быть, очень важный господин, потому что даже чопорные пожилые дамы встретили его почтительными улыбками, когда он вошёл в залу, сопровождаемый сияющим Аркадием Николаевичем. Сделав несколько общих поклонов, незнакомец быстро прошёл вместе с Рудневым в кабинет, но Юрий слышал, как он говорил на ходу о чём-то просившему его хозяину:
- Пожалуйста, добрейший мой Аркадий Николаевич, не просите. Вы знаете, как мне больно вас огорчать отказом...
- Ну хоть что-нибудь, Антон Григорьевич. И для меня, и для детей это будет навсегда историческим событием,- продолжал просить хозяин.
В это время Юрия попросили играть вальс, и он не услышал, что ответил тот, кого называли Антоном Григорьевичем. Он играл поочерёдно вальсы, польки и кадрили, но из его головы не выходило царственное лицо необыкновенного гостя. И тем более он был изумлён, почти испуган, когда почувствовал на себе чей-то взгляд, и, обернувшись вправо, он увидел, что Антон Григорьевич смотрит на него со скучающим и нетерпеливым видом и слушает, что ему говорит на ухо Руднев.
Юрий понял, что разговор идёт о нём, и отвернулся от них в смущении, близком к непонятному страху. Но тотчас же, в тот же самый момент, как ему казалось потом, когда он уже взрослым проверял свои тогдашние ощущения, над его ухом раздался равнодушно-повелительный голос Антона Григорьевича:
- Сыграйте, пожалуйста, еще раз рапсодию N 2.
Он заиграл, сначала робко, неуверенно, гораздо хуже, чем он играл в первый раз, но понемногу к нему вернулись смелость и вдохновение. Присутствие того, властного и необыкновенного человека почему-то вдруг наполнило его душу артистическим волнением и придало его пальцам исключительную гибкость и послушность. Он сам чувствовал, что никогда ещё не играл в своей жизни так хорошо, как в этот раз, и, должно быть, не скоро будет ещё так хорошо играть.
Юрий не видел, как постепенно прояснялось хмурое чело Антона Григорьевича, и как смягчалось мало-помалу строгое выражение его губ, но когда он кончил при общих аплодисментах и обернулся в ту сторону, то уже не увидел этого привлекательного и странного человека. Зато к нему подходил с многозначительной улыбкой, таинственно подымая вверх брови, Аркадий Николаевич Руднев.
- Вот что, голубчик Азагаров,- заговорил почти шёпотом Аркадий Николаевич,-возьмите этот конвертик, спрячьте в карман и не потеряйте,- в нём деньги. А сами идите сейчас же в переднюю и одевайтесь. Вас  довезёт Антон Григорьевич.
- Но ведь я могу ещё хоть целый вечер играть,- возразил было мальчик.
- Тсс!.. - закрыл глаза Руднев.- Да неужели вы не узнали его? Неужели вы не догадались, кто это?
Юрий недоумевал, раскрывая всё больше и больше свои огромные глаза. Кто же это мог быть, этот удивительный человек?
- Голубчик, да ведь это Рубинштейн. Понимаете ли, Антон Григорьевич Рубинштейн! И я вас, дорогой мой, от души поздравляю и радуюсь, что у меня на ёлке вам совсем случайно выпал такой подарок. Он заинтересован вашей игрой...
Реалист в поношенном мундире давно уже известен теперь всей России как один из талантливейших композиторов, а необычайный гость с царственным лицом ещё раньше успокоился навсегда от своей бурной, мятежной  жизни, жизни мученика и триумфатора. Но никогда и никому Азагаров не передавал тех священных слов, которые ему говорил, едучи с ним в санях, в эту морозную рождественскую ночь его великий учитель...
« Последнее редактирование: 12 Января 2011, 18:19:45 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #5 : 12 Января 2011, 21:32:46 »
Неизвестный автор.
ДВЕ ЁЛКИ

В доме доктора Стрелкова всегда бывали на Рождестве две Ёлки. Одна называлась большая Ёлка. Её делали в первый день праздника для детей, Маши и Васи, и приглашали их маленьких родственников, друзей и знакомых. На другой день Маша и Вася сами делали Ёлку для детей дворника, кухарки, молочницы, водовоза; звали также детей бедных больных, которых лечил их отец. Эта Ёлка называлась малою.
Приготовления к этой малой Ёлке начинались задолго до Рождества. Маша, которая уже довольно хорошо шила, начинала перешивать и чинить свои и братнины платья, которые были поношены или из которых они уже выросли, подрубляла маленькие платки. Вася же чинил старые игрушки, подклеивал старые книжки и картинки, делал новые коробочки.
В первый день праздника, когда мама с няней после обедни начали убирать большую Ёлку, Маша просила позволить ей пойти в кухню и состряпать самой что-нибудь вкусное для своих гостей.
- Смотри, маша, не испачкай только своё платье,- сказала мама,- или лучше надень пока старенькое.
- Я лучше надену большой фартук, мама, и буду осторожна. А старые платьица все уж приготовлены для малой Ёлки.
Маша пошла в кухню, подвязала большой фартук и с помощью кухарки Авдотьи сварила горячий шоколад, который сама натирала на тёрке, потом приготовила тесто для бисквитов. Недостало ещё немного сахару, и Маша побежала за ним в комнаты. Проходя мимо залы, она услышала, что старушка няня что-то ворчит…
- Ах, он! Да как он сюда заполз? Никак не поймаешь.
- Что там такое? – спросила Маша.- Кто куда заполз?
- Да вот на Ёлке таракан или прусак. Должно быть, забрался, когда она обогревалась в кухне. Постереги, чтобы он не ушёл, а я принесу щётку да его вымету.
Маша подошла и посмотрела.
- Оставь его, няня, пожалуйста, это не таракан и не прусак, а жук-скрипун, с большими усами, знаешь, каких летом в лесу много было!
- Всё равно надо выбросить,- продолжала ворчать няня,- а то легко ли, Ёлка такая нарядная, и вдруг по ней такая дрянь ползать будет.
- Нет, нет, няня, милая,- почти со слезами закричала Маша,- оставь, пожалуйста, оставь! Мама, скажи няне, чтобы его оставили. Он такой хороший. И у нас точно лето будет. На дворе снег, а у нас зелёное деревцо, и живой жучок на нём ползает.
Решено было оставить жука-скрипуна.
Маша успокоилась, взяла сахару и пошла опять в кухню продолжать свою стряпню.
Вечером начали собираться гости. Прежде всех пришли Соня и Лиза, двоюродные сёстры Маши. Пока Ёлку ещё не зажигали, Маша пригласила их в свою комнату, постелила на большое кресло чистую салфетку, поставила чайный прибор и стала поить своих гостей шоколадом с пирожками и бисквитами своего приготовления. Пришла и маленькая кошка Белоножка, чтобы попробовать Машиных пирожков.
Когда Ёлку зажгли, всех позвали в залу. Там танцевали, играли в жмурки и фанты, в кольцо и верёвочку. Вечер прошёл незаметно и очень весело.
Когда все гости разъехались, Маша ещё не хотела спать и просила позволить ей остаться в зале, чтобы начать приготовления к малой Ёлке с вечера.
- Только не долго оставайся,- сказала мама,- и смотри не засни. А то ты, должно быть, сегодня устала.

Оставшись одна, Маша взяла шнурков, лент и ножницы, принесла приготовленные вещи и игрушки и начала украшать свою маленькую Ёлку. Одна сторона была уже почти готова; Маша осмотрела её, увидала, что всё хорошо. Она хотела продолжать уборку, но было уже поздно, и ей хотелось спать. Облокотившись на стол, она задумалась, продолжать ли ей убирать Ёлку или отложить до завтра. В то же время она вспомнила про жука-скрипуна. Где-то он, бедненький? Должно быть, забился где-нибудь в уголок, испугавшись шуму и свету. И вспомнились ей эти жуки-скрипуны летом в роще, когда она с братом и няней ходила за грибами и за ягодами. Как хорошо и весело было в роще, где много таких ёлочек, как та, что стоит пред нею, много цветов, и птиц, и букашек! "Скоро ли опять лето?"- думала она. Вдруг она услышала, что кто-то тихонько зовет ее: "Маша, Маша!"
Она оглянулась. Никого в комнате не было. Но тот же тихий, тоненький голосок продолжал звать её. Маша подняла голову и увидела на крайней ветке Ёлки жука-скрипуна, который поводил усами и ласково кивал ей своею головкой.
- Маша,- говорил жук-скрипун,- ты добрая девочка, ты не дала меня выбросить. Но мне нельзя здесь оставаться. Пойдём со мной в рощу, я сделаю для тебя праздник.
- Как можно,- сказала Маша,- ночью и в такой мороз идти в рощу! Мы и дороги не найдём; да ещё я могла бы надеть мою тёплую шубку, а ты как раз замёрзнешь.
- Не бойся,- отвечал жук,- у нас будет и тепло, и светло. Только пойдём скорее, чтобы успеть вовремя вернуться домой.
Маша согласилась, и они пошли. Дорогой жук ей рассказывал про свое житьё-бытьё, и она даже не заметила, как они пришли. Кажется, как будто сейчас только вышла из дому, а вот уж и роща. И странное дело, в роще совсем не было снегу, а зеленела трава, и хоть Маша вышла в одном платье, но ей вовсе не было холодно. Только трава была несколько сыра, как будто от росы. Жук шёл впереди, ощупывал своими усиками, где посуше, и указывал ей дорогу.
Наконец они пришли на прекрасную чистую полянку: кругом росли молодые ёлочки, а внизу зеленела трава и мох. Жук остановился.
- Вот здесь наш дом,- сказал он,- нагнись немножко, и войдёшь. Должно быть, гости уж ждут нас.

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #6 : 12 Января 2011, 21:50:44 »
Маша нагнулась и увидала, что под большим лесом был ещё маленький лесок из крохотных ёлочек, былинок, моху, травы и цветов. Над ним возвышались кустики земляники, и местами стояли разноцветные грибы.
- Как,- удивилась Маша,- у вас уж и ягоды, и грибы поспели?
- Это приготовлено для наших друзей, босоногих ребятишек. Как только взойдёт солнце, они прибегут сюда толпами, и то-то у них будет веселье!
Жук-скрипун подал ей лапку, и Маша под руку с ним продолжала идти в лесочке из моху и травинок.
Наконец они подошли к арке из двух еловых шишек. За нею виднелись целые кусты цветов: дикого маку, колокольчиков, павилики, ландышей, незабудок; и в траве, и в цветах светилось множество зеленоватых огоньков, и слышен был шум и треск, и свист и жужжанье. Маша остановилась в изумлении.
- Войдём,- сказал жук-скрипун,- это наша танцевальная зала. Музыканты все уже собрались, светляки зажгли свои фонарики; должно быть, бал уж начался.
Они вошли. Действительно, бал был уже в полном разгаре. Кузнечики пилили на своих скрипках, мухи и пчёлки жужжали, жуки и божьи коровки пели, бабочки летали, и всё это толпилось, кружилось, порхало вокруг цветов и пело на разные голоса.
- Будем и мы танцевать,- сказал жук-скрипун и подал Маше свои передние лапки.- Я тебя познакомлю с нашими гостями.
Но Маше не надо было знакомиться с ними. Она всех их уже давно знала и любила. Она стала кружиться вместе с ними, взбиралась на цветы, вдыхала их аромат, пила капельки сладкой росы.
- Как у вас хорошо и весело! - говорила Маша, устав от танцев и сев отдохнуть на листок ландыша.
- Останься жить с нами,- просил ее жук-скрипун,- ты такая добрая и хорошая, мы тебя так полюбили. Останься! Ты будешь у нас царицей...
Говоря это, жук опустился перед ней на колени
- Нет,- сказала Маша,- я не могу остаться у вас. Мне надо спешить домой, позаботиться о ваших друзьях, босоногих ребятишках. У меня еще Ёлка для них не готова. Проводи меня поскорее. Когда мы переедем летом в деревню, я буду часто приходить к вам.
- Проводить тебя я не могу,- сказал жук-скрипун,- я знаю дорогу только в рощу, а как добраться к вам в город, я не знаю. Останься лучше у нас.
- Не могу, не могу,- сказала Маша.- Прощай!
И она бегом побежала из рощи.
- Маша, Маша!– слышался ей как будто вдали чей-то знакомый голос.– Маша, проснись!
Она проснулась. Над ней стояла мамаи будила её.
- А где же жук-скрипун? – спросила она, протирая глаза.
- Жука найдём завтра,- сказала мама,- а теперь ступай скорее спать.
Проснувшись на другой день, Маша вместе с Васей принялась особенно старательно убирать Ёлку. А когда вечером собрались её маленькие гости, она старалась, чтобы им было так же весело, как было весело ей в гостях у жука-скрипуна.


Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #7 : 12 Января 2011, 23:27:36 »
Неизвестный автор
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЁЛКА
Русская сказка

     Далеко за горами, за долами, за большими и малыми реками стоит дремучий-дремучий лес-заказник. В тот лес ходить издавна всем заказано, да и так он зарос можжевельником да орешником и всяким кустарником, что в лесную чащу не скоро и подберёшься; только по лесной опушке малые ребята да девчата-подростки грибы да ягоды собирают, а сами оглядываются, как бы из лесу кто не выскочил да с собой в лес не утащил. Если какой шутник вздумает побаловаться да крикнет погромче, в лесу точно кто отзовётся и тоже крикнет, да и не один раз, так все ребята и девчата ягоды бросают и бегут домой без оглядки.
     В лесу всё тихо стоит, и только в сильный ветер уж очень шумит, свистит, листвой шелестит да ветвями покачивает. Старики да старухи говорят, что раз в году, в Филипповки, перед самыми святками, в том лесу звон слышен, а после звона такая стукотня, визготня, трескотня подымается, что точно там пилят да рубят, а потом всё опять затихает, и круглый год ничего не слышно. Я той порой около леса езжал, да ничего не слыхал, должно быть, не в самый раз попадал, а вот одна старуха так сказывала, что ей раз привелось видом видеть и слухом самой слышать, что в лесу в ту пору деется, и что она сказывала, о том речь впереди.
     В крайней к лесу избушке, что подпорками кое-как ещё держится, а крытый двор совсем завалился, живёт бедная старушка с внучатами мал мала меньше.
     Старшему, Фомушке, восьмой годок с зимнего Николы поспел, его сестрёнке Катюше пятый с Воздвижения считается, а самый меньшой, Ваня, только недавно на ноги встал да ходить стал. Меньшого мать родила да и померла. Уж бабушка кое-как и кое-чем выкормила. Отца в солдаты взяли, да он и до полка не дошёл, где-то по дороге в больнице умер. Чужие люди и схоронили сердечного.
     Бабушка живёт одна с внучатами, при помощи добрых людей перебивается. Кто хлебца, кто повинку подаст, кто и поленцо на отопление бросит. Всем довольна, за всё Бога благодарит. Живут, сердечные, изо дня в день бьются, бывает, что иногда и впроголодь сыты и впрохолодь обуты и одеты, бывает иной раз, что и печи истопить нечем.
     Вот перед самым праздником Рождества Христова бабушка под исход дня пошла к лесу и думает: "Дай хоть где-то в опушке, около леса, хворостком подживлюсь, соберу в одно место, а там вечер стемнеет, в сумерки и притащу на салазках". Пришла к опушке и стала собирать, да, видно, и без неё нашлись охотники даровым-то топливом поживиться - мало кой-чего осталось. Идёт всё дальше, дальше, а что дальше в лес, тем больше дров, говорит пословица. Идёт, а маленький подстойник ломается-ломается, да дорогу ей даёт. Стало темнеть, пора бы и домой вернуться, да нет, всё кажется ей ещё мало. Забыла старушка, что надо быть и малым довольной. Кто малым доволен, тому Господь и больше посылает.
     Вот и совсем стемнело. Обернулась старушка, чтобы назад идти, а уж ничего, ни зги не видать, и не заметила, как ночь настала, и небо вызвездилось. "Вот тебе и на! Как я домой дорогу найду?" Испугалась, сердечная, глядит: что-то красное сквозь деревья виднеется. В лесу светло стало. На деревьях иней заискрился, по снегу блёстки рассыпались, разными цветами светятся. Догадалась старуха, что месяц ясный всплыл. Отошло от сердца маленько. "Постой,- думает,- теперь выберусь". Не тут-то было. Идёт, словно и место знакомо, а из лесу выбраться не может. Шла, шла и дошла до прогалинки. "Ну,- думает,- вот и опушка, я там уж как-нибудь доберусь домой",- а уж о хворосте-то и думать забыла, лишь бы домой-то, к маленьким внучатам, добраться. Взошла на полянку и видит, что лес тут пореже, а на серёдке и совсем нет ничего! Оглянулась, а кругом-то лес всё чаще да чаще, темней да темней, а перед ней точно гора стоит, да и не одна. Сначала подумала, что снегом сугробы нанесло, да видит, что уж больно велики.
     "Батюшки-светы! Куда ж я зашла?" Вот ей почудилось - от одной горы точно звон слышен. Видит, что снег-то под гору осыпался, и точно что от неё отвалилось. А месяц-то светит так ярко да прямо на гору. Из подгорья-то и лезет такой большущий старик, башлык на голове, на руках рукавицы, борода седая, зипун длинный, верёвкой подпоясан, на костыль опирается, а за ним, глядь, мужичок-кулачок, сам с ноготок, борода с локоток. За ним другой, третий - и много их выбралось на поляну. Все в башлыках, все с бородами, только поддёвочки на них коротенькие, должно быть, народ работящий, а сами-то все такие маленькие, и все, кто с топором, кто с пилой, кто с ножом, кто с чем - из пещеры вышли и стали. Нaбольший-то впереди, а мелкота вокруг него, точно ждут, что он им скажет.
     Бабушка за большим деревом притаилась. И уйти опасается, и остаться боится. Сидит смирнёхонько: ни жива, ни мертва, ни чихнёт, ни кашлянет, как бы её не увидали, не услыхали.
     "Ну, детки,- говорит старый дед,- долго мы спали после лесной работы, хорошо отдохнули; теперь опять пора за работу приняться, великий праздник подходит. Надо добрых, хороших детей, что родителей и старших слушаются, наградить и потешить. Сам Господь наш Иисус Христос в этот великий праздник Младенцем является, всех детей утешает, всем им разные дары посылает в память того, как Сам от волхвов дары получил, когда в Вифлееме родился.
     Много, много добра мы детям летом в наших подземных хоромах подготовили, теперь надо всё оттуда вынести да по домам развезти, надо и ёлочек вырубить, кресты на подножки им изготовить, чтобы ёлочки и на полу так же, как в лесу, прямо стояли . Вот и в Божьем мире, кто на крест опирается, тот крепко стоит, не падает, того никакие невзгоды сокрушить не могут.
     Ёлочки надо выбирать пряменькие, стройненькие да кудрявенькие; кривые да однобокие не годятся. Рождественская ёлка должна быть красива и без всякого изъяна. Кроме ёлок, никакого деревца не берите. Ей только и подобает эта честь - так уж исстари ведётся. Да у нас в лесу только ель и сосна вечно зелёные стоят, на вечную жизнь указывают.
     Все-то прочие деревья листья растеряли, точно как и травки, и злаки, и все произрастения, умерли, оцепенели, под снегом, как под белым саваном скрылись  влоть до весны, когда снег сойдёт, и всё опять оживёт. Божьим солнышком согретое, всё опять зазеленеет и цветочками украсится.
     На ёлочки подарки, что мы летом изготовили, подвесим, свечи воску ярого, что нам пчёлки принесли, на ветки налепим и засветим, чтобы дети ведали да помнили тот чудный божественный свет, который в святую ночь осенил и в поле пастухов, когда им Ангел Господень явился и возвестил великую радость о рождении Спасителя, и когда небесное воинство славило Бога.
     Дети будут около тех ёлочек бегать, прыгать, веселиться, и каждый по заслугам с ёлочки подарки получать. Скорей же за работу, пока месяц ясный светит, и вон та большая звезда напоминает, что трём волхвам путь указала и их в Вифлеем к Младенцу Иисусу привела.
     Рубите ж ёлки, пилите доски, складывайте кресты, готовьте салазки, чтобы ёлочки да подарки детям свезти, да потом им же с гор кататься пригодились!"
     И засуетилась мелкота, и пошли - кто пилы, ножи, топоры точить - только искры сыпятся, кто деревья рубить, кто доски резать, кто кресты складывать, кто полозья гнуть. И пошла по лесу стукотня, трескотня,беготня, хоть уши затыкай. А большой дед всем распоряжается, порядки ставит да указывает - кому, что и как делать: кому ёлки покрасивей и поскладней выбирать, кому их рубить, кому доски пилить, кому кресты складывать, кому полозья гнуть, кому салазки вязать, а кого по домам разослал, где дети есть, узнавать, как и кто из них ведёт себя, как учится, как старших слушается, всякому дело да заботу дал. Старший, стало быть, тут он, начальник. Нельзя без начальства.
     Везде и всяким делом кто-нибудь да заправлять должен, и все ему, старшему, повиноваться должны. Вот и тут не будь старого деда, каждый мужичок-кулачок, весь с ноготок, борода с локоток, стал бы делать, что ему на ум взбрело - так и вышло бы неладно.
     Один бы деревцо, что к делу не годится, срубил, другой бы так салазки смастерил, что поехали, до места не доехали да и рассыпались, и добро бы, что везли, растеряли - и мало ли чего бы не случилось. Правду пословица говорит: "Всякое дело мастера боится". А старый дедушка-то опытный, бывалый, всё изведал, всё видал, всё знает, кому и что надо. Он и лишние саночки, что от прежних годов остались, потому что непослушным детям тогда не достались, приберёг. Вот как непослушные дети теперь умнее стали, то прежние салазки им же пригодились. Дед велел и их изготовить, а коли попортились, заново исправить, а мужички-кулачки чтобы и их с горы, где до времени, в кладовой лежали, стащить по балкам ухитрились. Вот один мужичок-кулачок, сам с ноготок, борода с локоток, и подходит с топором, а другой с пилой к частому ельнику, что возле того большого дерева, за которым бабушка схоронилась. Старуха пуще прежнего испугалась, совсем скрючилась, комочком свернулась, ни жива, ни мертва, и слышит - одна ёлочка заголосила: "Возимите меня, я стройна и кудрява и детям полюблюсь, только отвезите меня в барские палаты: хочу поглядеть, как там в праздник веселятся!" Другая ёлочка говорит: "Возьмите меня, я тоже красива и кудрява, только отвезите меня в небогатый дом: хоть там и недорогими подарками меня изукрасят и немного свеч засветят, да дети и там будут мне радоваться не меньше, а я хочу с бедными детками веселиться". Третья просит: "Захватите меня и отвезите в село, в маленькую избушку, что около церкви, там-то меня знают - прошлым летом около меня ягоды собирали, а когда солнышко высоко стояло,под моими ветками от жары укрывались, отдыхали. Детки мне обрадуются, как увидят меня у них в дому". Четвёртая просит: "Зазватите и меня! Отнесите меня к больной малютке, поставьте у её изголовья, и расскажу я ей про Младенца Христа, как Он в городе Вифлееме родился и в яслях лежал, как пастухи в поле в ту святую ночь от Ангела о Рождестве Спасителя узнали, хвалебную песнь небесного воинства слышали и Младенцу Христу поклониться пошли; как большая звезда волхвам с востока путь в Вифлеем указала, и как волхвы Младенцу Христу дары принесли. Весело станет малютке, и про боль свою она позабудет". Так все ёлочки наперерыв одна перед другой, чтоб их взять, просились, только одна взмолилась: "Не трогайте меня, оставьте здесь! В ветках моих прошлой весной птички гнёздышко свили, птенцов вывели, в будущую весну вернутся ко мне, старое гнёздышко искать станут и не найдут, если меня срубите - плакать будут". Так и другие ёлочки просились, но мужички-кулачки прежде старому деду всё пересказывали да у него приказу испрашивали; а дед показывал, какую ёлку рубить, какую беречь. Вот как дед всё показал да рассказал, да указал, кому, что и как делать - в пещеру ушёл, видно, посмотреть, всё ли и там делается и готовится так, как надо, а сам вместо себя одного из мужичков-кулачков старшим поставил. Тот кричит, пыхтит, руками размахивает - а пуще того, как увидал, что дед из пещеры ворочается - чтобы кто не зазевался да от работы не отстал.
     Ну вот и подрубленные ёлочки кудрявые головки склоняют, на снег валятся. Одни мужички-кулачки их подбирают, другие кресты приделывают, третьи на салазки кладут. Как в лесу всё изготовили, старый дед и говорит: "Ну, детушки, теперь в пещеру пойдём, подарки распределять да укладывать станем - добрым да послушным получше, не вовсе хорошим, не больно послушным - похуже, а вовсе непослушным..." - "Нет ничего!" - перебил деда тот мужичок-кулачок, которого дед за себя было старшим поставил. "Нет,- сказал дед,- и тем надо дать, да только поменьше, а всё же дать надо, чтобы великому празднику все радовались, все веселились. Они поймут, что плохо делали, одумаются и исправятся".
     И пошли все в пещеру. Большой дед впереди, а мелкота вся за ним. 
« Последнее редактирование: 15 Января 2011, 03:13:12 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #8 : 13 Января 2011, 14:12:25 »
     Как увидала старуха, что все в пещеру ушли, поднялась и к самой пещере подкралась. Куда и страх девался! Поглядеть захотелось, что дале деется. Так уж, видно, бабам любопытство на роду написано. Глядит из-за дерева и видит, что в пещере огни горят, светло: старый дед сидит да приказывает подарки по пачкам раскладывать, а сам в записных книжках, что ему мужички-кулачки рассыльные о детках принесли, читает да смекает, кого и чем наградить, кому и что послать, а мужички-кулачки всё, по его приказу, укладывают да по корзинкам раскладывают и каждому надписывают. И чего, чего уж тут не было: восковые херувимчики с золотыми крылышками, золотые орехи, красные яблочки, книжки, пряники, коврижки сахарные, медовые, сусальным золотом и серебром изукрашенные, курочки да петушки - золотые гребешки, барашки да коровки с золочёными рожками, зайчики, лисички, волки, медведи, звери разные, изюм и сахарные ягоды и всякие сласти. А игрушек-то, игрушек - что таких отродясь старуха в свой век не видывала! И куколки, коньки, катки-самокаты, ружья, пушки-самострелки, сабли, знамёна, барабанчики, гусли-самогудки, скрипки, гармоники, и всякой всячины и диковинки старуха нагляделась.
     Вот всё уложили, дело прикончили, огни погасили и спать завалились. И во сне, знать, им снится, как дети около ёлок веселятся и забавляются.
     Тем временем рассвело, старуха на свой след по снегу попала и из лесу бегом пустилась, откуда только силы взялись. Бежит, трусит, снег под ногами хрустит, а мороз-то трещит, старуху за нос и уши хватает. Домой прибежала да так на лавку и завалилась, издрогла, хоть бежавши маненько и согрелась. Так всё утро и пролежала, в ту пору никому ничего не сказала. А внучатки ей обрадовались. Всю-то ноченьку глаз не сомкнули, проплакали, бабушку поджидали, думали уж, что бабушку волки съели. Старуха лежала, лежала да и уснула и во сне увидала, будто старый дед с мужичками-кулачками стоит и молится и к Младенцу Христу руки простирает, а Младенец Христос ему с ангельчиками подарки посылает.
     Внучата смирнёхонько сидят, не шелохнутся, чтобы бабушку не разбудить, Сидели, сидели, ждали, что бабушка проснётся, да и сами задремали. Меньшак-то, Ваня, дремавши, славки свалился да и заревел.Бабушка проснулась, внучата тоже. Увидели, что бабушка не спит, стали есть просить. Бабушка им в ответ: "Нынче сочельник, до звезды не едят". А сама думает: "Что бы радости-то было, если бы да моим внучатам хоть малая толика из того, что у старого деда наготовлено, досталась. Нет у нас ни полена,топить нечем, да и стряпать-то нечего. Ни лучку, ни мучки, ни капустки, не то чтобы крупки кашку сварить или пирожок какой ни на есть замесить, и щец-то сварить не из чего; а как покойный-то сынок с нами жил, всё было: и коровка, и лошадка, а теперь и курицы-то нет. Ох, горе-то! Что мне с внучатами-то делать? Будь я одна, так уж как-нибудь прокормилась бы свой век,промаялась бы, ведь говорят же: "Одна голова не бедна, а и бедна, так одна" - а их вот трое, да мал мала меньше, а я стара, работать не под силу становится, да и отойти от такой мелюзги нельзя - как их оставишь?"
     Вот ударили в колокол, православных в храм Божий зовут. Старуха перекрестилась. "Ну,- говорит,- внучатушки! Бог сирым Отец, пойдём в церковь, Богу помолимся - не оставит Он и нас, горемычных!" Пошли. Фомушка сестрёнку повёл, бабушка меньшого на руки взяла. Избу притворили, а запереть нечем было, да и незачем - унесть-то нечего, не опасно, если и лихой человек зайдёт.
     В церкви было много народу. Вот и господа приехали. Народ расступился, дал им вперёд пройти. Давно про господ не слышно было, а тут зимой и пожаловали. Когда служба кончилась, и народ расходится стал, Фомушка попросил бабушку обождать, когда господа пройдут, чтобы на барчат поглазеть. Староста народ расталкивает: "Господа-де идут, дорогу дайте", а господа вышли да против самой бабушки с внучатами и остановились. Стали её расспрашивать о её житье-бытье, а бабушка им в ноги бух да и рассказала, как она перебивается. Барыня велела старосте бабушке муки, крупы, яиц, молочка, маслица да дровиц отпустить, чтобы и она с внучатами с праздниками в великий день была, а внучат велела уже вечером, как стемнеет, к себе в дом привести. И тут же приказала старосте и прочих детей из деревни к себе вечером тоже привести.
     Как господа уехали, мужики с бабами стали поговаривать, что, видно, господа малых ребят орехами да пряниками оделять хотят, а бабушка, не помня себя от радости, забрала внучат да поскорей к старосте бежать за мукой, за крупой, за всем тем, что барыня велела ей отпустить. Староста её не долго держал, всё отпустил да ещё от себя прибавил - такой добрый!
     Пришла домой и видит, что изба-то заперта, и замок висит, только диву далась: что ж, мол, это такое? А сосед ей Михеич ключ от замка несёт и говорит: "Не дивись, бабушка, я избу-то запер, чтобы лихой человек не зашёл: ведь тебе, баба, покуда ты в церковь ходила, поди-ка что наволокли, великого праздника ради. Кто пирожок, кто лепёшечек, кто яичек, кто молочка, кто маслица, а жена моя тебе четверть барашка принесла за то, что ты ей жать летось помогала. А вот купчиха с завода тебе и внучатам одежонки и валенцов прислала. Так я вот по соседству, дай, мол, запру, всё крепче да целее будет,  жена-то сказывала, что изба твоя не заперта стоит!"
     Бабущка ни слова не вымолвила, только слезами залилась. Вошла в избу да и повалилась перед честными иконами и долго, долго молилась и Господа благодарила, что взыскал её с сиротами чрез добрых людей. Бабушка внучат накормила, сама перехватила, всё прибрала и сначала к соседу Михеичу, а потом и к другим бабам и на завод к купчихе сбегала "спасибо" сказать.
     Вот и сумерки настали, и вечер пришёл. Старуха внучат умыла, причесала, одела в одежонку, что купчиха прислала, и на барский двор повела, как барыня наказывала. А там уж много детей собралось, и всё ещё подходили. Дом большой, а в окнах свету ещё не видать, только в одном крайнем видно - то лампадка теплится перед святыми иконами. Но вот в одних окнах свет показался, потом в других, а вот и весь дом осветился, а в средних окнах так светло стало, столько маленьких огоньков сквозь занавесы засветилось, что и на дворе по снегу блёстки пошли, разными цветами заискрились. Детей всех со двора в дом позвали, чтобы сначала в передних комнатах перед запертыми дверями постояли, обогрелись, а из-под дверей свет по полу так и блестит и ноженьки детям освещает. Как двери настежь открыли, так дети все только ахнули. Посреди комнаты большая ёлка стоит, на ёлке разноцветные свечи горят: белые, синие, красные, зелёные, и столько их, что и не перечесть, а на ветках, между свечами, куколки, солдатики, паячики и разные игрушки, овечки, коровки, коньки, птички, зайчики и разные зверьки, золотые орешки, красные яблочки, прянички, сахарные ягоды висят, между ветками цветные бусы и ленты подвешены. Мало того, на столиках кругом ёлки ещё игрушки, книжечки, платочки, платьица разложены. По ту сторону ёлки, против других дверей, барские дети стоят и также любуются, ахают, и также у них глазки от радости светятся. Когда все дети вдоволь нагляделись, налюбовались, хозяйка велела сначала своим, потом и крестьянским детям поближе подойти, кругом ёлки их по прядку расставила и стала и своих,и крестьянских детей игрушками и сластями оделять, а крестьянским детям ещё сверх того: мальчикам по красной кумачовой рубашечке, девочкам по платьицу дала, а которые были постарше, тем - кому платочек, кому ленточку, кому серёжки подарила. Грамотным по книжечке дала. Крестьянские дети смирнёхонько стояли, боязно - в первый раз в барские хоромы попали, и только всё на ёлку глазели да друг другу втихомолку свои подарки показывали, а барчата кругом ёлки бегали, прыгали, кружились. Один только Ваня порядок нарушил, да и то ненадолго. Кроме него, таких малых детей на ёлке не было. Старуха наша зазевалась, хоть и в лесу много насмотрелась, и не заметила, как её меньшак вцепился в куколку маленькой барышни, когда она подошла к нему близко. Барышне сначала не хотелось куколку отдавать, да как он заголосил, ей и жалко его стало - отдала. Как старуха его ни уговаривала, не отдавал, а только всякий раз реветь принимался. Так у него куколка и осталась, благо добрая барышня его пожалела.
     Всему конец бывает, и ёлке пришёл конец. Свечи догорели, крестьянские дети по домам разбрелись, барских спать уложили. Только по избам долго ещё разговоры шли про ёлку да про добрую барыню, что не только своих, но и крестьянских детей праздника ради потешила.
     Сосед Михеич с женой зашли к старухе покалякать да на детские подарки с ёлки посмотреть. Свои-то дети у них большие и на ёлку не ходили. Тут уж старуха рассказала, что она ночью в лесу видела. Слушали да головой покачивали. Одни-то верят, а другие говорят, что ей всё это пригрезилось. А Михеич ещё сказал: "Молчи, бабушка, не болтай о том, что в лес-заказник ходила: староста узнает, так ещё беды наживёшь".
     Вот и сказке конец.
     Сказку, милые дети, читайте, меня лихом не поминайте, а пуще всего бедных да неимущих наделить добром не забывайте! 
« Последнее редактирование: 15 Января 2011, 13:01:11 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #9 : 15 Января 2011, 15:10:46 »
Беатриса Поттер
ГЛОСТЕРСКИЙ ПОРТНОЙ

"Я разорюсь на зеркало, пожалуй,
И приглашу десятка два портных"
В Шекспир,
"Ричард III",
Акт I, сцена 2.

     Давным-давно, ещё когда благородные господа носили шпаги, парики, длиннополые сюртуки и кружевные манжеты, в Глостере жил портной.
     От утра до темна он сидел, поджав под себя ноги, у окна маленькой мастерской на Вестгейт-стрит.
     Весь день, пока было светло, он шил и кроил - кроил атлас, парчу и люстрин - ткани имели странные названия в то время и стоили очень дорого.
     И хотя он обшивал соседей в шелка, сам был очень, очень беден - маленький старичок в потёртой одежде со скрюченными пальцами и острым личиком в очках.
     Он кроил сюртуки точно по выкройке, без остатка - на столе лежали только крохотные кусочки и обрезки.
     - Эти обрезки ни на что не годятся, разве на жилеты для мышей, -  приговаривал портной.
     Однажды в холодный день под Рождество портной приступил к важной работе. Сам мэр Глостера заказал ему тёмно-красный шёлковый сюртук с цветочным узором и оранжевый атласный жилет, отделанный газом и зелёным шерстяным шнурком - синелью.
     Портной работал и работал  и разговаривал сам с собой. Он отмерял шёлк, поворачивая его туда-сюда, и вырезал по выкройке портновскими ножницами. Стол был усыпан обрезками тёмно-красного шёлка.
     - Ни на что не годятся эти обрезки, больно мелкие. Разве для мышей на пелеринки и чепчики. Да, на мышиные пелеринки и чепчики! - повторил Глостерский портной.
     Когда снежинки, затемняя свет, стали садиться на свинцовые стёклышки в оконном переплёте, портной закончил дневную работу. Шёлк и атлас был скроен и лежал на столе.
     Всего было двенадцать кусков ткани на сюртук, четыре куска на жилет, клапаны для карманов, манжеты и подбор пуговиц. Для сюртука на подкладку лежала тонкая жёлтая тафта. Для обмётки петель жилета были приготовлены кручёные шёлковые нитки - гарус. Всё было вымерено, и всего хватало, недоставало только мотка тёмно-красного гаруса.
     В мастерской портной обычно не ночевал. В сумерки он вышел на улицу, запер окно, дверь и положил ключ в карман. В мастерской никого не осталось, кроме бурых мышей. Впрочем, они не пользовались ключами.
     Дело в том, что в стенах всех глостерских домов скрывались потайные дверцы и маленькие лестницы. Мыши перебегали из дома в дом по длинным подземным ходам, опутавшим весь город.
     Падал снег. Портной запер мастерскую и заковылял домой. Он жил рядом с Зелёным Колледжем в маленьком домике. Он был так беден, что не мог платить даже за маленький дом, и снимал только кухню.
Вместе с ним жил кот, которого звали Мурвел. Днём, когда портной уходил на работу, кот присматривал за домом. При всей своей любви к мышам, Мурвел не давал им атласа на сюртуки.
     - Мурр? - спросил кот, когда портной открыл дверь. - Мурр?
     - Послушай, Мурвел, - сказал портной, - очень скоро мы станем богаты. Нынче же я нищий. Гляди - вот серебряная монета. Это четыре пенса - всё, что у нас осталось. Держи. На первый пенс купи хлеба, на второй - молока, на третий - колбасы. А на четвёртый, последний - моток тёмно-красного гаруса. Но если ты посеешь четвёртый пенс, Мурвел, я погиб. Потому что у меня КОНЧИЛСЯ ГАРУС.
     - Мурр, - пообещал Мурвел, взял монету, фаянсовый горшочек для молока и вышел на тёмную улицу.
     Портной ужасно устал. К тому же его лихорадило. Он сел у камина, поставил ноги к огню и принялся бормотать себе под нос.
     - Глядишь, и в самом деле будем богаты, будем кроить наискосок, у мэра будет свадьба рождественским утром, мэр заказал сюртук и жилет с вышивкой, будет ему и подкладка из жёлтой тафты - да, тафты хватило как раз, в обрезках не больше, чем на мышиные пелеринки...
     Вдруг портной вздрогнул. Из кухонного шкапа послышались загадочные звуки:
     - Тип-тип, тук-тук, тип-тип!
     - Это ещё что такое? - воскликнул Глостерский портной, вскочив со стула. Шкап был уставлен горшками, тарелками с китайским рисунком, чашками и кружками.
     Портной подошёл к шкапу и замер, напряжённо прислушиваясь. Через минуту из-под чайной чашки раздались те же забавные звуки:
     - Тип-тип, тук-тук, тип-тип!
     - Что за чудеса? - подивился Глостерский портной и задумчиво поднял перевёрнутую чашку.
     Под ней оказалась - в светлом платье, переднике и чепчике - настоящая мышиная леди, которая тут же сделала портному реверанс! Потом она соскочила со шкапа и скрылась за потайной дверцей в стене.
     - Ну и ну! - промолвил портной.- Значит, мыши и в самом деле одеваются в мои обрезки. И притом отлично шьют!
     Он опять сел к огню погреть застывшие пальцы, бормоча про себя:
     - Кроим оранжевый атлас на жилет, вышиваем розы тамбуром - понадеялись на кота, дали ему последнюю монету на тёмно-красный гарус - гарусом обметаем двадцать одну петлю...
     Тут из шкапа опять раздались звуки:
     - Тип-тип, тук-тук, тип-тип!
     - Просто чудеса! - воскликнул Глостерский портной и приподнял ещё одну чашку.
     Из-под неё в голубом сюртуке и треугольной шляпе выглянул маленький мышиный джентльмен и изящно поклонился портному.
     Теперь уже весь кухонный шкап затикал, затукал, заворошился:
     - Тип-тип, тук-тук, тип-тип!
     Из-под чашек, ваз и мисок являлись мыши, облачённые в сюртуки и шляпы, платья и пелеринки; они спрыгивали на пол и скрывались за крохотной дверцей в стене.
     - Да-да, шьют отлично, и притом со вкусом, - признал портной. Он опять сел в кресло у камина и сокрушённо уставился на огонь.
     - Сегодня вторник, в субботу утром всё должно быть готово. Осталась двадцать одна петля, двадцать одна, двадцать одна... Загляделся на шляпы и пелеринки, всех мышей упустил! А надо бы половить, для Мурвела...  Мурвел осерчает... Жить нам не на что... Беда, беда... Кончился гарус!
     Мыши снова вышли и прислушались к бормотанию портного. Они заметили выкройку для сюртука и зашептались про подкладку из тафты, пелеринки и чепчики.
     Потом они все вместе бросились к потайным дверцам и с писком понеслись по мышиным ходам. Когда ухнул дверью Мурвел, на кухне уже не осталось ни одной мыши!
     - Мур-брр! - выругался Мурвел, сбрасывая сапоги и шубу. Он терпеть не мог снега, а снег забился ему в уши и за шиворот. Хлеб, колбасу и молоко в горшочке он поставил на шкап и принюхался.
     - Мурвел, - с тревогой спросил портной. - Где мой гарус?
     Кот ничего не ответил. "Чего бы я хотел на ужин, - подумал Мурвел, - это небольшую жирную мышь". Особенно внимательно он обнюхал подозрительные чайные чашки.
     - Мурвел, - уже со страхом повторил портной, - где мой ГАРУС?
     Мурвел незаметно спрятал какой-то свёрточек в заварочном чайнике и зарычал на портного:
     - Мыр-мырр, мырш! - что означало: "Где моя МЫШЬ?"
     - Увы, не бывать мне богатым, я вконец разорён! - воскликнул Глостерский портной и, чуть не плача, лёг в постель.
     Всю ночь напролёт Мурвел искал на кухне мышей, он заглядывал в ящики, за шкап и в тот чайник, в который упрятал гарус, но ни одной мыши не нашёл.
     Когда портной заговаривал во сне, Мурвел отвечал ему:
     - Пшш-мрла! - Мурвел испускал и другие загадочные и страшные звуки - как обычно кошки по ночам.
     Несчастный портной тяжело заболел, его трясла лихорадка, он кашлял и ворочался в постели, бормоча во сне:
     - Кончился гарус, кончился гарус! 
               
« Последнее редактирование: 15 Января 2011, 18:21:59 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #10 : 15 Января 2011, 18:28:13 »
     Три дня он не вставал с постели. А в мастерской на столе лежал скроенный атлас и шёлк. Выручить портного могли только мыши. Они были благодарны ему за обрезки, которые он оставлял им на пелеринки и чепчики. К тому же мыши не пользовались ключами: запоры на дверях и окнах им не мешали.
     По заснеженным улицам люди шли на рынок покупать гусей, индеек и рождественские пироги. А у хозяина Мурвела не было денег на рождественский обед.
     Три дня проболел портной. Наступил сочельник, был поздний вечер. Над крышами и печными трубами встала луна. Окна погасли, и в тишине спал покрытый снегом город.
     А Мурвел всё искал мышей и не находил. В этом он винил портного. Он даже подошёл к постели больного и принялся фыркать на спящего.
     Когда соборные часы пробили полночь, им ответило загадочное призывное эхо. Мурвел услышал и сразу выбежал на улицу побродить по снегу.
     Первыми из птиц в волшебный час проснулись петухи и закричали:

                    - Эй, проснись, красотка,
                    Пора печь пироги!

     - Ой-ля-ля! - вздохнул Мурвел.
     В старинных сказках звери и птицы разговаривают в ночь на Рождество. Но люди всё равно ничего не слышат.
     На крышах и чердаках множество весёлых голосков пело старинные рождественские песенки. В чердачных оконцах вспыхнули огоньки, раздалась танцевальная музыка. С крыши на дорогу сбежало несколько кошек.
     - Ох, тили-тили! - опять вздохнул Мурвел. - Всех кошек помыли, всех глостерских кошек, кроме меня!
     Над деревянными карнизами скворцы и воробьи пели про рождественские пироги, на соборной башне проснулись галки, пели даже дрозды и малиновки, щебечущая музыка наполняла воздух.
     Всё это только раздражало голодного Мурвела.
     Особенно его сердили какие-то пронзительные голоски, которые раздавались непонятно откуда. Видимо, это пищали летучие мыши, а такие голоса у них были от мороза:

                    Кто таскал из кухни сало,
                    У того хороший слух.
                    - Зу-зу-зу! - пчела сказала,
                    - Жумм! - ответил синий мух.

                    - Где вы, где вы, мисс Дремаус? -
                    Окружал жужливый звон.
                    - Кто вас слопал, мисс Дремаус?
                    - Он! Он! Он!

     Мурвел потряс головой, чтобы вытрясти зуд из ушей.
     Из окна мастерской на Вестгейт-стрит шёл свет. Мурвел подошёл к окну и осторожно заглянул.
     В комнате горело множество свечей, щёлкали ножницы, громко и весело пели мышиные голоса:

                    Однажды двадцать пять портных
                    Вступили в бой с улиткой.
                    В руках у каждого из них
                    Была иголка с ниткой.

                    Но еле ноги унесли,
                    Спасаясь от врага,
                    Когда завидели вдали
                    Улиткины рога.

     Тут же мышки начали новую песню:

                    Просо, яйца и сметану
                    Размешай одной ногой,
                    Положи в дупло каштана
                    На часок-другой.

     - Мур-мур! - вмешался Мурвел и стал скрестись в дверь. Открыть он не мог: ключ остался у портного под подушкой.
     Мыши только хохотнули и принялись за другую песню:

                    Три маленькие мышки штопали штанишки,
                    Миссис Пусси, кошка, глянула в окошко:
                    - Чем это вы заняты, милые друзья?           
                    - Очень мы тут заняты, и к нам сюда нельзя.     
                    - Можно, мяу, у огняу рядышком прилечь?
                    - Ах, мадам - надо нам головы беречь. 

     - Мяу-мяу! - крикнул Мурвел.
     - Чао-какао! - ответили мыши.

                    Напялили торговцы сверкательный наряд,
                    Как бравые гусары, гусарят на парад.
                    Шёлковые фалды, ворот золотой -
                    Вот и стал героем лавочник простой.

     Они отбивали такт напёрстками. Песни не понравились Мурвелу, и он гневно фыркал под дверью.

                    Купил я на полпенни
                    Овсяное печенье,
                    Копчёную корейку,
                    Сиреневую лейку,
                    Горшочек и хлопушку,
                    Половник и петрушку,
                    Полковника и пушку
                    И домик у реки.

     - Ищите на шкапу! - безжалостно добавили мыши.
     Мурвел поскрёбся в окно. Мыши вскочили на ноги и закричали щебечущими голосами:
     - Кончился гарус! Кончился гарус! - И закрыли ставни на запор.
     Но сквозь щели всё равно было слышно, как позвякивали напёрстки, и то и дело тоненький голосок выкрикивал:
     - Кончился гарус! Кончился гарус!
     Мурвел оставил мастерскую и пошёл домой, глубоко задумавшись.
     Лихорадка отпустила несчастного больного, и портной мирно спал.
     Мурвел на цыпочках подошёл к шкапу, вынул свёрточек с шёлковым гарусом из заварочного чайника и положил его в изголовье спящему. Он понял, что добрые мыши спасают портного от нищеты и устыдился своей недоброй выходки.
     Когда утром портной проснулся, он сразу увидел моток тёмно-красного гаруса на лоскутном одеяле. А на стуле, склонив покаянную голову, стоял Мурвел.
     - Плохо быть бедным, - вздохнул Глостерский портной, - но зато теперь у меня есть гарус!
     Портной встал, оделся и вышел на улицу. Мурвел бежал впереди, снег искрился от солнца.
     Насвистывали скворцы, щебетали дрозды и малиновки. Но слов было уже не разобрать.
     - Увы, - сказал портной, - теперь у меня есть гарус, но уже поздно браться за сюртук. На работу не осталось времени. Мэр женится в полдень - ведь сегодня как раз Рождество.
     Он отпер дверь маленькой мастерской на Вестгейт-стрит, и Мурвел сразу же бросился внутрь: он всё-таки хотел поймать мышку. Но там не было ни одной мыши. Пол был тщательно подметён, кусочки ниток и мелкие обрезки - убраны. А на столе - портной даже вскрикнул от радости - там, где он оставил лишь выкройку, теперь он увидел великолепно сшитый сюртук и подобающий мэру жилет.
     На обшлагах сюртука сияли розы и анютины глазки, а на жилете светились маки и васильки.
     Вся работа была завершена, недоставало одной-единственной тёмно-красной петли. На её месте был приколот клочок бумаги, а на нём написано крохотными буковками:

                _ _ _ _ _ _ _ _
               |                        |
               |     Кончился    |
               |      гарус         |
               | _ _ _ _ _ _ _ _|


     С того дня к Глостерскому портному пришла удача. Он разбогател, а заодно и растолстел. Он стал шить для всех благородных и богатых людей в Глостере и округе.
     А какие чудесные он делал манжеты, какие дивные узоры вышивал на обшлагах и лацканах! Но особенно поражали петли.
     Стежки на петлях были такие мелкие, что даже не верилось, как они могли получаться у старика со скрюченными пальцами, да ещё в очках.
     Очень мелкие были стежки на петлях, просто мышиные!
« Последнее редактирование: 16 Января 2011, 00:07:51 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #11 : 15 Января 2011, 21:21:01 »
В.А.Никифоров-Волгин.
СЕРЕБРЯНАЯ МЕТЕЛЬ

     До Рождества без малого месяц, но оно уже обдаёт тебя снежной пылью, приникает по утрам к морозным стёклам, звенит полозьями по голубым дорогам, поёт в церкви за всенощной "Христос рождается, славите" и снится по ночам в виде весёлой серебряной метели.
     В эти дни ничего не хочется земного, а в особенности школы. Дома заметили мою предпраздничность и строго заявили:
     - Если принесёшь из школы плохие отметки, то ёлки и новых сапог тебе не видать!
     "Ничего, - подумал я, - посмотрим... Ежели поставят мне, как обещались, три за поведение, то я её на пятёрку исправлю... За арихметику, как пить дать, влепят мне два, но это тоже не беда. У Михал Васильича двойка всегда выходит на манер лебединой шейки, без кружочка, - её тоже на пятёрку исправлю..."
     Когда всё это я сообразил, то сказал родителям:
     - Балы у меня будут как первый сорт!
     С Гришкой возвращались из школы. Я спросил его:
     - Ты слышишь, как пахнет Рождеством?
     - Пока нет, но скоро услышу!
     - Когда же?
     - А вот тогда, когда мамка гуся купит и жарить зачнёт, тогда и услышу!
     Гришкин ответ мне не понравился. Я надулся и стал молчаливым.
     - Ты чего губы надул? — спросил Гришка.
     Я скосил на него сердитые глаза и в сердцах ответил:
     - Рази Рождество жареным гусём пахнет, обалдуй?
     - А чем же?
     На это я ничего не смог ответить, покраснел и ещё пуще рассердился.
     Рождество подходило всё ближе да ближе. В лавках и булочных уже показались ёлочные игрушки, пряничные коньки и рыбки с белыми каёмками, золотые и серебряные конфеты, от которых зубы болят, но всё же будешь их есть, потому что они рождественские.
     За неделю до Рождества Христова нас отпустили на каникулы. Перед самым отпуском из школы я молил Бога, чтобы Он не допустил двойки за арихметику и тройки за поведение, дабы не прогневать своих родителей и не лишиться праздника и обещанных новых сапог с красными ушками. Бог услышал мою молитву, и в свидетельстве "об успехах и поведении" за арихметику поставил тройку, а за поведение пять с минусом.
     Рождество стояло у окна и рисовало на стёклах морозные цветы, ждало, когда в доме вымоют полы, расстелят половики, затеплят лампады перед иконами и впустят Его...
     Наступил сочельник. Он был метельным и белым-белым, как ни в какой другой день. Наше крыльцо занесло снегом, и, разгребая его, я подумал: необыкновенный снег... как бы святой! Ветер, шумящий в берёзах, - тоже необыкновенный! Бубенцы извозчиков не те, и люди в снежных хлопьях не те...
     По сугробной дороге мальчишка в валенках вёз на санках ёлку и, как чудной, чему-то улыбался.
     Я долго стоял под метелью и прислушивался, как по душе ходило весёлым ветром самое распрекрасное и душистое на свете слово — "Рождество". Оно пахло вьюгой и колючими хвойными лапками.
     Не зная, куда девать себя от белизны и необычности сегодняшнего дня, я забежал в собор и послушал, как посредине церкви читали пророчества о рождении Христа в Вифлееме; прошёлся по базару, где торговали ёлками, подставил ногу проходящему мальчишке, и оба упали в сугроб; ударил кулаком по залубеневшему тулупу мужика, за что тот обозвал меня "шулды-булды"; перебрался через забор в городской сад (хотя ворота и были открыты). В саду никого - одна заметель да свист в деревьях. Неведомо отчего бросился с разлёту в глубокий сугроб и губами прильнул к снегу. Умаявшись от беготни по метели, сизый и оледеневший, пришёл домой и увидел под иконами маленькую ёлку... Сел с нею рядом и стал петь сперва бормотой, а потом всё громче да громче: "Дева днесь пресущественного рождает", и вместо "волсви со звездою путешествуют" пропел: "волки со звездою путешествуют".
     Отец, послушав моё пение, сказал:
     - Но не дурак ли ты? Где это видано, чтобы волки со звездою путешествовали?
     Мать палила для студня телячьи ноги. Мне очень хотелось есть, но до звезды нельзя. Отец, окончив работу, стал читать вслух Евангелие. Я прислушивался к его протяжному чтению и думал о Христе, лежащем в яслях:
     - Наверное, шёл тогда снег, и маленькому Иисусу было дюже холодно!
     И мне до того стало жалко Его, что я заплакал.
     - Ты что заканючил? - спросили меня с беспокойством.
     - Ничего. Пальцы я отморозил.
     - И поделом тебе, неслуху! Поменьше бы олётывал в такую зябь!
     И вот наступил, наконец, рождественский вечер. Перекрестясь на иконы, во всём новом, мы пошли ко всенощной в церковь Спаса-Преображения. Метель утихла, и много звёзд выбежало на небо. Среди них я долго искал рождественскую звезду и, к великой своей обрадованности, нашёл ее. Она сияла ярче всех и отливала голубыми огнями.
     Вот мы и в церкви. Под ногами ельник, и кругом, куда ни взглянешь - отовсюду идёт сияние. Даже толстопузый староста, которого все называют "жилой", и тот сияет, как святой угодник. На клиросе торговец Силантий читал "великое повечерие". Голос у Силантия сиплый и пришепетывающий, - в другое время все на него роптали за гугнивое чтение, но сегодня, по случаю великого праздника, слушали его со вниманием и даже крестились. В густой толпе я увидел Гришку. Протискался к нему и шепнул на ухо:
     - Я видел на небе рождественскую звезду... Большая и голубая!
     Гришка покосился на меня и пробурчал:
     - Звезда эта обыкновенная! Вега называется. Ее завсегда видать можно!
     Я рассердился на Гришку и толкнул его в бок. Какой-то дяденька дал мне за озорство щелчка по затылку, а Гришка прошипел:
     - После службы и от меня получишь!
     Читал Силантий долго-долго... Вдруг он сделал маленькую передышку и строго оглянулся по сторонам. Все почувствовали, что сейчас произойдёт нечто особенное и важное. Тишина в церкви стала ещё тише. Силантий повысил голос и раздельно, громко, с неожиданной для него прояснённостью, воскликнул:
     - С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!
     Рассыпанные слова его светло и громогласно подхватил хор:
     - С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!
     Батюшка в белой ризе открыл Царские врата, и в алтаре было белым-бело от серебряной парчи на престоле и жертвеннике.
     - Услышите до последних земли, яко с нами Бог, - гремел хор всеми лучшими в городе голосами. - Могущии покоряйтеся, яко с нами Бог... Живущий во стране и сени смертней свет возсияет на Вы, яко с нами Бог. Яко отроча родися нам, Сын, и дадеся нам - яко с нами Бог... И мира Его нет предела, - яко с нами Бог!
     Когда пропели эту высокую песню, то закрыли Царские врата, и Силантий опять стал читать. Читал он теперь бодро и ясно, словно песня, только что отзвучавшая, посеребрила его тусклый голос.
     После возгласа, сделанного священником, тонко-тонко зазвенел на клиросе камертон, и хор улыбающимися голосами запел "Рождество Твое, Христе Боже наш".
     После рождественской службы дома зазорили (по выражению матери) ёлку от лампадного огня. Ёлка наша была украшена конфетами, яблоками и розовыми баранками. В гости ко мне пришел однолеток мой еврейчик Урка. Он вежливо поздравил нас с праздником, долго смотрел ветхозаветными глазами своими на зазоренную елку и сказал слова, которые всем нам понравились:
     - Христос был хороший человек!
     Сели мы с Уркой под ёлку, на полосатый половик, и по молитвеннику, водя пальцем по строкам, стали с ним петь "Рождество Твое, Христе Боже наш".
     В этот усветлённый вечер мне опять снилась серебряная метель, и как будто бы сквозь вздымы её шли волки на задних лапах, и у каждого из них было по звезде, все они пели "Рождество Твое, Христе Боже наш".



« Последнее редактирование: 16 Января 2011, 00:29:51 от Istrinka »

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #12 : 17 Января 2011, 14:53:53 »
А. Круглов
В КАНУН СОЧЕЛЬНИКА

     Вечер стоял прекрасный. Погода была свежая, бодрая, но не такая холодная, что "боязно нос высунуть". Небо тёмно-синее, чистое, всё звёздочками усеяно, а звёздочки так и мигают в безбрежной высоте, точно улыбаются оттуда. Снег, как белою скатертью, обтянул все улицы. Идёшь - под ногами хрустит. И что-то праздничное, бодрящее разлито в воздухе, будто не только люди, но и вся природа напряжённо и нетерпеливо ждёт Рождества. Улицы против обыкновения людны, во всём городе оживлённо, потому что открылась мясная ярмарка, и продажа ёлок, разных украшений и игрушек в балаганах уже началась. Из уезда много народу наехало: кто за покупками, кто за детьми, чтобы взять их на святки домой... Движение, шум, говор даже там, где в обыкновенное время царит полная тишина. Сани то и дело проносились мимо нас, со свистом прорезывая снег полозьями и обдавая нас изредка комьями снега. От лошадей пар валил...
     Нам было весело, шутя и болтая, бежали мы по Копленской улице.
     - А того-то медведя надо купить непременно! - заявил вдруг Петя.
     Мы уже заранее ходили на рынок - приглядеться и прицениться, теперь шли мы, чтобы покончить дело с покупками.
     - Какого медведя? - спросил я.
     - А что в балагане Волкова... на дыбы встал, неужели забыл?
     - А-а... помню!
     - Надо купить!
     - Медведь хороший... только...
     - Что?
     - Дорог ведь он, Петя!
     - Что за важность! Нынешний год - не прошедший: есть на что!..
     - Так-то так... да ведь не один медведь!
     - Знаю, что не один... так что же?
     - Хватит ли?
     - Вот еще выдумал... Давай - сочтём... Свечей...
     И мы, бежа вприпрыжку, начали снова делать умственные выкладки.
     Вдруг в воздухе пронёсся резкий свисток локомотива.
     Я невольно вздрогнул.
     - Что ты? — рассмеялся Петя. - Ведь это машина... вагоны собирает к поезду.
     - Разве уж семь скоро?
     - Да как же? Мы в шесть вышли!
     Вокзал железной дороги находился в стороне, в нескольких саженях от нас.
    - А ведь сейчас Володя Козырев уезжает! - произнёс я в виде замечания.
     - Говорил разве тебе?
     - Говорил... Я видел его вчера.
     - Давай забежим? - предложил Петя.
     - Зачем?
     - Да так... Володьку проводим...
     - Успеем ли?
     - Еще бы! Рынок до десяти открыт...
     Я согласился, и мы свернули в переулочек, который вёл прямо к вокзалу.
     Народу было довольно много, так как крестьяне, служащие в городе, спешили на праздники домой. Локомотив, маневрируя, бегал по рельсам, прицепляя один за другим небольшие вагоны. Раздавались резкие свистки, чугунное чудовище пыхтело, выпуская клубы пара, которые эффектно расплывались в воздухе.
     Мы везде искали отъезжающего товарища, но не могли его найти.
     Между тем пробил уже первый звонок.
     - Да где же он? - недоумевали мы, ходя по платформе.
     - Верно, уж уехал, - решил Воронцов.
     - Да когда же?
     - Вчера, видно!
     - Поздно было...
     - Ну, завтра... далеко ли ему ехать?
     - Батюшки мои! Родимые! Ох, беда-бедёшенька! - вдруг точно вырвался откуда-то болезненный крик, выделившись отчётливо среди общего говора и гама, царивших на платформе.
     - Что это? - вопросительно посмотрели мы с Петей друг на друга.
     И мы бросились туда, где уже собралась небольшая кучка людей.
     - Батюшки мои! Сердешные! Что же мне теперь делать-то?
     Какая-то старуха в нагольном полушубке, в поношенном платке на голове сидела на холодных плитах платформы и рыдала.
     - Что ты ревёшь? Что такое случилось? - спрашивали её.
     - Ох, батюшки! Тошнёхонько мне... помрёт он теперь... не видючись со мной, помрёт...
     - Да что у тебя?.. Эй, бабка, слышь: что случилось? - обратился к ней жандарм, протискиваясь сквозь толпу.
     - Билет, родненький, билет...
     - Что - билет? Утеряла?
     - То-то и есть, милые мои... утеряла...
     - Да ты поищи хорошенько!
     - Искала уж, касатик, сбилась искамши... да нету-ти!.. Что мне теперь делать-то?
     - Без билета нельзя! Оставаться придётся!..
     - Ну, ничего, в городе веселее, - пошутил кто-то, но сейчас же, поняв всю непристойность шутки, юркнул в толпу и скрылся.
     - Ох, горе моё лютое!.. Умрёт он теперь... умрёт! - рыдала баба.
     - Кто умрёт?
     - Сыночек мой, сыночек, болезные!
     - Отчего умрёт?.. Болен он разве?
     - Дюжо (очень) болен... дюжо... Грамотку получила... Без надеждушки болен... И деньги-то я у чужих людей заняла, хоть последние-то минуточки захвачу, думала... увижу его... А што теперь мне?
     И она в отчаянии упала лицом на холодные камни.
     - Экая беда! - пожалел кто-то из толпы.
     - Внимательней надо быть... не так, - посоветовал солидный господин в енотовой шубе.
     - Жалко, бедную, жалко! - покачал головою купец и отошёл в сторону.
     - А ты далеко едешь, бабушка? - вдруг обратился к лежавшей старухе Петя. Он всё время стоял сосредоточенный и несколько бледный. Его, видимо, взволновало горе старухи. Он и теперь говорил не совсем твёрдым голосом.
     - Далеко ли едешь? - повторил он снова, толкнув старуху, которая ничего не ответила на его первый вопрос.
     - До Н-ой станции, кормилец! - произнесла она, не подымая головы. - До Н-ой станции...
     - Далеко это?
     - Далеко, далеко...
     Рыдания душили её.
     Петя посмотрел на меня.
     Я понял его взгляд. Мне и самому было глубоко жаль бедной старухи...
     - Далеко ведь, - шёпотом произнес я, желая помочь и в то же время чувствуя, что дать надо много, пожалуй... всё!
     - Сын умирает... Неужели, Саша, тебе...
     Я вспыхнул и поспешно ответил приятелю:
     - Нисколько...
     - Тогда...
     Он не кончил и бросился бегом в вокзал. Я последовал за ним и догнал его уже у кассы. Все деньги были у него.
     - Что стоит до Н-ой станции? - дрожащим голосом промолвил Петя, подходя к оконцу кассы.
     - Которого класса?
     - Третьего!
     - Пять рублей сорок!
     Петя молчал с секунду, видимо ещё колеблясь.
     - Дайте! - произнёс он громче обыкновенного и подал кассиру две трёхрублёвые бумажки - всё наше богатство!
     Через минуту мы были уже около старухи, которую подымал жандарм.
     - Бабушка, бабушка, возьми вот! - сказал Петя, подавая ей билет.
     - Касатик ненаглядный! Да где же ты нашёл? - воскликнула старуха.
     - У дверей нашли!..
     - Милые вы мои!.. Дай вам Бог...
     Она быстро упала на колени и поклонилась нам в землю...
     Петя побежал от неё с такой поспешностью, будто он спасался от погони.
     Я бросился за ним.
     Когда мы уже сбегали с крылечка вокзала, раздался второй звонок.
     Едва переводя дух, уставшие, остановились мы посреди улицы и молча взглянули друг на друга.
     Я не знаю, что в эту минуту чувствовал Петя, но мне было как-то особенно хорошо, так хорошо, как никогда ещё я не чувствовал себя... именно в эту минуту...
     - Домой? - спросил я тихо Петю.
     - Куда же? - отвечал он вопросом.
     И мы пошли домой...
     Почти всю дорогу мы молчали. Только подходя к дому, Петя обратился ко мне:
     - Тебе не жаль?
     Я ничего не отвечал.
     - Нельзя было, Саша... ведь сын умирает, а мы... Как она рыдала!.. Обойдемся и без ёлки один год! Я рад... ей-Богу рад!
     Я и сам был рад. Мне было жалко, что мы остались без ёлки, но в то же время чувствовалось, что дело сделано хорошее, что иначе и не следовало... Я сердцем сознавал, что, поступи иначе, может быть, воспоминание о рыдающей старухе отравило бы всё наше веселье...
     Мы остались без ёлки - и всё-таки нам было весело...
     При виде нарядной ёлки у купца мне стало невольно грустно от мысли, что вот и у нас могла бы быть такая же... Но только на одну минуту смутилось моё сердце, полное счастья.
     Это было то внутреннее, глубокое счастье, которое испытываешь только тогда, когда чувствуешь себя виновником чужой радости, когда сознаёшь, что хотя чуточку людского горя да убавил, что чрез тебя хотя одною слезою меньше стало в мире!.. Года пройдут, и не забудешь этих минут... Счастье, счастье!.. Есть одно только счастье, друзья мои! Наше счастье - в счастии других. Счастлив тот, кто разливает вокруг себя радость, свет: облегчает горе, осушает слезы! И нет тяжелее муки, как сознание, что чрез тебя плачет кто-нибудь в мире. Скоро ли, долго ли, но эти слёзы отравят всю твою радость, всё твоё шумное, блестящее веселье - мнимое, ошибочное счастье жизни!

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #13 : 17 Января 2011, 16:57:07 »
П.Хлебников
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК

 

                                        I

     Настал сочельник.Улицы Марселя были запружены народом, погода выдалась в этом году на диво хорошая. Трудно было представить себе, что теперь была зима. Солнце светило по-весеннему, сновавший по улице народ был одет совсем легко. Море было спокойно и отливало на солнце медной бронзой, тихо и ласково шурша по прибрежным камням.
     По улицам ходили толпы народа, каждый спешил запастись чем- нибудь к празднику, каждый нёс какой-нибудь свёрток, и богатый, и бедняк старался заготовить что-нибудь, несшее радость, приятную неожиданность близким и друзьям...
     На улице Сен-Жермен, в небольшом домике, выглядывавшем своими опущенными шторами на оживлённую праздничную улицу, сидела в кресле молодая женщина, а около неё на полу возился мальчуган лет пяти с длинными белокурыми волосами, спустившимися почти до плеч. Женщина давно сидела, задумавшись, и, казалось, не замечала ничего вокруг.
    - Мама, а что же - будет у меня завтра лошадка? Ты знаешь, какая? Я хочу такую, на которой приезжал зеленщик Жан.
     Но мать продолжала сидеть, ничего не замечая, уйдя своими мыслями совсем в другой мир.
     - Мама, - продолжал Жорж, - если ты думаешь, что такую лошадь трудно купить, ты купи мне ослика, знаешь, такого ослика, как у угольщика Симона. Ведь он гораздо меньше.
     Мать молчала, но из её глаз скатилась одна слезинка, а за ней другая.
     Мальчик не заметил слёз матери. Немного помолчав, он обернулся с недовольным видом к матери и сказал:
     - Ты совсем не такая, мама, как папа. Ты всё молчишь, ничего мне не покупаешь, а когда был папа, он был совсем другой, я папу очень люблю...
     Мать молча притянула к себе Жоржа, порывисто поцеловала его и стала гладить его длинные белокурые волосы, стараясь спрятать от мальчика своё утомлённое лицо, по которому градом лились слёзы.
     Перед матерью снова выплыло во всей безрадостности их положение. Вот уж три недели, как она похоронила своего мужа, матроса с броненосца "Эклер". Сколько она выстрадала, когда принесли его, искалеченного, к ней! Она ни за что не хотела помещать его в больницу, непременно хотела ходить за ним сама, успокоить его, утешить. И доктор её успокаивал, говорил, что раны, полученные им при взрыве котла на броненосце, заживут, и он будет жив, он будет работать.
     Да, она так надеялась. Проходила неделя, другая, но мужу становилось не лучше, а хуже: у него началось воспаление лёгких. Бедная женщина пролечила все сбережения, наконец, стала закладывать вещи, чтобы купить лекарства, купить той дорогой пищи, которую приказывал давать больному доктор. Она всё продавала, всё закладывала, а мужу становилось всё хуже и хуже, и наконец, он умер...
     Его похоронили три недели назад. Когда она металась по знакомым, доставала деньги на расходы по похоронам, она впервые испытала новое горе: её, Мари Бертоле, принимали всё неохотнее и неохотнее, её стали обегать те знакомые, с которыми она так весело болтала в прежнее время, и она поняла, что её обегают теперь потому, что она нищая, всякий боялся, что она  попросит...
     И Мари Бертоле, чувствуя это, ещё тяжелее переживала своё горе. Ей дико и страшно казалось, что люди, те люди, которые были ещё так недавно приветливы и ласковы с ней, теперь так холодны и чужды... И Мари думала, что этот мир с цветущими розами, ярким, ласковым солнцем, весело любующимся в бирюзовом море, что всё это обман, что есть только зло, недоброта, отчуждение...
     Когда старик Фабр, отец приятеля её мужа, тоже служившего матросом, утешал её, говоря, что всё ещё минуется, что она ещё увидит сные дни, что правительство ыдаст ей пенсию, она найдёт себе занятие, а там подрастёт Жорж... она только пуще заливалась слезами.
     - Хорошо вам так говорить, утешать, - говорила она на это, - а у нас есть нечего.
     - Но, Бог даст, люди добры, вам помогут, - продолжал добрый старик, отдавший вдове почти все свои сбережения.
     - Нет в людях сердца, - говорила ожесточённая женщина. - Никто не хочет меня знать. И бедный, бедный мальчик! - И при воспоминании о своём мальчике несчастная женщина заливалась слезами.
     Не могла она примириться с мыслью, что мальчик лишился отца, лишился и тех удобств и радостей, которыми он пользовался при жизни отца.
     И сейчас, когда маленький Жорж уколол её больно упрёком, что отец был добрее, она снова вспомнила всё своё горе, ещё острее почувствовала, что не только она не может приготовить подарка в наступающий праздник своему дорогому мальчугану, но что им буквально нечего есть и нет уже денег купить... И ей стало невыносимо тяжело.
     Потом вдруг у неё явилось решение. Она с каким-то отчаянием вскочила на ноги, пошла в соседнюю кухню, умылась, потом приоделась и стала одевать Жоржа.
     - Мама, мы пойдём покупать лошадку? - спросил наивно мальчик.
     - Да, милый, пойдём. Пойдём далеко в город, только слушай меня и делай всё то, что я тебе скажу. Пойдём.
     Что-то мрачное прорезало лоб матери, видно было, что не легко ей было решиться на то, что она задумала.
     Мать с сыном вышли наружу, где их сразу же обнял сияющий день, а ещё через несколько минут они замешались в суетливой толпе, сновавшей по улицам Марселя.


                                        II

     В этот день с утренним поездом, чтобы поспеть к дневной репетиции, приехал в Марсель знаменитый в Европе тенор, итальянец Марио.
     Марио происходил из одной аристократической итальянской семьи, настоящая его фамилия была Джузеппе-де-Кандиа. Отец его разорился и умер, когда мальчик был совсем маленький, кто-то из добрых людей подобрал его, позаботился: у него заметили необыкновенный голос и дали ему возможность учиться петь. Голос его был так хорош, что он действительно скоро завоевал себе всеобщие симпатии на родине, а затем, когда молва о нём распространилась за границей, его стали приглашать во все столицы Европы, и, бывший ещё так недавно бедным, Джузеппе скоро прославился  на весь мир как знаменитый тенор Марио.
     Марио вышел из гостиницы поглядеть на незнакомый город. Он, рассеянно разглядывая толпу и витрины в магазинах, дошёл до площади, на которой начинался оживлённый рынок. Площадь была обсажена огромными платанами, которые уныло торчали своими распростёртыми зонтиком голыми ветвями. Марио присел на одну из скамеечек под платаном и рассеянно разглядывал похожих. Вот по противоположному тротуару идёт молодая женщина в чёрном, держа за руку маленького мальчика с длинными, падавшими на плечи, светлыми кудрями. Марио загляделся на мальчика, на его милое личико; вот мать нагнулась к нему, сказала что-то, и мальчик, робко озираясь на мать, отпустил её руку и пошёл прямо к Марио.
     - Господин, - сказал он, глядя сконфуженно на Марио, - мама просит вас... нет ли у вас несколько мелочи?
     Марио скользнул взглядом по мальчику, потом посмотрел на стоявшую вдали и отвернувшуюся мать, снова взглянул на мальчика и понял, что это не обычные попрошайки, а что, должно быть, крайняя нужда вынудила их идти на улицу с протянутой рукой.
     - Сейчас, мой милый, с удовольствием, - ответил Марио и полез в карман за кошельком.
     Вдруг лицо его изменилось. Он сунул руку в другой карман, потом в жилет и, к своей досаде, убедился, что кошелька нет.
     - Мне очень жаль, голубчик, - сказал он ласково мальчику, - но я забыл кошелёк в гостинице, у меня нет ни одного су.
     Мальчик сконфуженно повернулся и пошёл к матери.
     Случай был совсем незначительный, но он ужасно взволновал Марио. Мгновенно пронеслись в его голове воспоминания далёкого-далёкого прошлого. Потом он представил себе стыд, унижение этой матери с ребёнком, принуждённых просить, их нужду, и вдруг его озарила мысль.
     Марио окликнул мальчика. Снова мальчик сконфуженно подошёл и вопросительно глядел на незнакомца.
     - Погоди, мой милый, мне пришла одна мысль, дай-ка твою руку, пойдём. - И, взяв мальчика за руку, Марио взглянул на его мать, вежливо приподнял шляпу и подошёл к домам, где были открыты окна.
     Марио снял шляпу и запел.
     По мере того, как Марио пел, в окнах домов показывались всё новые и новые лица, прохожие на улицах останавливались, окружая его кольцом, понемногу слух о необыкновенном певце распространился дальше, по улицам и переулкам, и вскоре вся площадь была так заполнена народом, что не только нельзя было проехать, но трудно было бы протискаться.
     На площади стояла необыкновенная тишина, так что голос певца свободно разносился до отдалённых углов площади. Когда певец закончил, вся толпа, как один человек, стала безумно аплодировать, кричать "браво" и просить певца спеть ещё. Марио постоял немного и спел ещё одну песню. Толпа с любопытством разглядывала любопытную группу: изящно одетого, красивого певца, женщину в трауре и златокудрого мальчика. Когда Марио допел, и снова раздались бурные взрывы одобрения, он раскланялся со сконфуженной улыбкой и, передав свою шляпу мальчику, указал ему на толпу.
     Мальчик пошёл с протянутой шляпой, и возбуждённая от восторга толпа щедро бросала в шляпу всё, что попадалось в карманах. Тут были и су бедняков, и франковые монеты, и даже несколько пятифранковиков. Мальчик с трудом протискивался вперёд. Какой-то господин, увидав, что он не привык справляться с этим, очевидно, незнакомым ему делом, взял его под свою опеку и повёл его дальше.
     Мало-помалу толпа стала редеть, всякий спешил по своим делам. Мальчик наконец с трудом притащил к матери полную шляпу набросанных туда денег и с довольным видом поставил её к ней на колени. Жорж был очень доволен этим приключением: последнее время жизнь его была так скучна и однообразна.
     Мать одиноко сидела на скамье перед платаном, и слёзы лились из её глаз градом.
     - Мама, что же ты плачешь? - с недоумением спрашивал Жорж. - Ты посмотри, сколько денег, мы ведь можем теперь купить не только ослика, но, мне кажется, мы можем купить даже лошадку. - Жорж был очень сведущ в денежных делах.


     На следующий день состоялся давно ожидаемый спектакль с участием Марио. Театр был переполнен. Певцу бурно аплодировали во время первого акта. Но Марио нисколько не удивился этому, он к этому так привык. Когда занавес опустился после первого акта и Марио стали вызывать, он тоже не был нисколько удивлён: всегда и везде бывало так. Он спокойно, с привычной улыбкой, вышел к рампе.
     Но случилось нечто совсем неожиданное: когда он показался у рампы, то сразу заметил, что весь театр был в необыкновенном волнении. Что-то кричали, чего он никак не мог разобрать. Махали платками, бросали из лож цветы.
     Наконец он разобрал раздававшиеся крики: "Песню на площади! Браво, Марио! Песню на площади!"
     Краска залила лицо Марио. Так его узнали! А публика всё шумела, махая платками, засыпала его цветами и требовала "песню на площади".

Оффлайн IstrinkaАвтор темы

  • Ветеран
  • ******
  • Сообщений: 12315
  • Страна: ru
  • Благодарностей: 142
  • Пол: Женский
  • Инна, г.Москва
    • Мой теремок
    • Моя история
    • Награды
Re: Святочные рассказы.
« Ответ #14 : 17 Января 2011, 17:33:19 »
С.Макарова
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ФОНАРЬ

     - Ну что? Всё есть? - спрашивает паренёк, выбегая на улицу и останавливаясь перед толпой мальчиков, о чём-то весело разговаривающих.
     - Всё, как есть всё, - отвечает торжественно один из них, - только свечей мало, кабы ещё парочку добыть, так большущую вещь смастерили бы.
     - Нате, вот целёшеньких две притащил, - перебивает его радостно пришедший, подавая две сальные свечки. - У тятьки выпросил. Уж и ругал-то он меня, за волосы оттаскать обещался, а всё ж дал! Да вот ещё красной бумаги лист выпросил, как жар горит, ажно больно глазам глядеть.
     - Молодец Филька! - закричали пареньки.
     - Куда ж мы? - спрашивает весь сияющий Филька.
     - Да к Стёпке, у него в доме никого, одна бабушка с малыми возится.
     - К Стёпке так к Стёпке! - и вся гурьба ребят повалила по направлению к небольшому, старому, низенькому домику.
     - Никак, наши воротились! - говорит худая старушонка, заслышав топотню в сенцах. - Что так-то больно раненько!
     И она направляется к двери в ту самую минуту, как толпа парней, со Стёпкой во главе, остановилась в сенцах, не смея войти.
     - Ну что ж вы там в горницу нейдёте? - говорит ласково старушка.
     Ребята захихикали и выдвинули вперед Стёпку, тот шагнул через порог, а за ним и все.
     Старушка в удивлении попятилась, затем строго крикнула:
     - Чего набрались, пострелята?
     - Бабушка, родненькая, - начал ласковым голосом Стёпа, - вещь мастерить хотим.
     - Так вам и позволю! Всю горницу вверх дном поставите!
     - Смирнёшенько посидим, - завопили все, - пусти только!
     - Хозяев дома нет, а я вас пущу! Как бы не так, проваливайте.
     - Бабушка, пусти, - просит плаксивым голосом Стёпа. - У нас всё с собой, только вот вещь мастерить позволь.
     - Ну вас! Только, чур, не баловать, а то вот чем угощу. - И она показала им большую кочергу, которой мешала в ярко топившейся печке.
     Ребята быстро разместились, повытаскивали из-за пазухи - кто лоскут цветной ткани, кто кусок сала или масла, тщательно завёрнутый в бумагу, кто мучицы на клейстер, кто ленту, кто картинку. Самый опытный из них, Трошка, торжественно выложил тонкие, гибкие прутики молодого ивняка и принялся мастерить вещь и оклеивать лубочными, пропитанными маслом, картинками. Работы было немало всем. Говором и хохотом наполнилась вся изба, и как ни грозила кочергой бабушка, а ребята так и шмыгали к печке - то подварить клейстер, то просушить готовую часть знаменитого рождественского фонаря.
     - Бабушка, ниточек, - просит один.
     - Вот кабы воску, - говорит заискивающим голосом другой.
     - Ишь, игла сломалась, а другой нет, - закидывает третий, поглядывая на бабушку.
     Та ворчит, но даёт всё просимое, да ещё в печку картошек в золу положила. Ребята только лукаво переглянулись при виде этого крупного картофеля.
     - А ну, ребята, - крикнул Трошка, - давай повторим стих!
     Все разом гаркнули было "Рождество твое", да так громко, что спавший за занавеской ребёнок испугался и заплакал, и тут кочерга бабушкина так ловко прошлась по спинам и затылкам певчих, что они разом смолкли. Басистые и дискантовые голоса обратились в хныканье, просьбы не гнать и в торжественные обещанья больше не горланить.
     По мере того, как формы фонаря стали определяться, бабушка смиловалась и с удовольствием разглядывала работу. Ей вспомнилось её детство и виденный ею в первый раз в жизни фонарь, вспомнились ей при этом восторг и удивление, с которыми она его рассматривала, чувство праздника, охватившее её при этом светлом видении и славленьи. Пение ребят и светлый образ, выделявшийся в темноте ночи, ей показались тогда чем-то неземным, и часто потом она видела во сне светлую звезду, украшенную пучками разноцветных лент и лоскутков. Вспоминались ей и девичьи субботки. Уж как весело бывало на этих субботках! Были две молодые вдовы Алтова да Преснина, так уж у них такой пир всегда шёл, что весь год помнился. Примостят они, бывало, у печки скамейки, одна повыше другой, наставят разных закусок, девушки разоденутся и сидят на скамейках, словно картины писаные. Для парней скамьи у дверей припасены. И купеческие сыны не брезговали бывать на субботках, и разных лакомств и закусок нанесут полные узлы. А фонарь-то какой девушки мастерили! Хорош тот, что пареньки клеят, но их был ещё лучше. Уж как Потап Ильич малевал на том фонаре Иродово мученье в аду да убиение младенцев, так уж никто лучше его не распишет. А уж на ясли, волхвов и Страшный суд так и купцы заглядывались. Засветят девушки в фонаре десяток свечей и начнут славленьем, а затем песни поют, да какие песни - одна другой лучше! А шутки да прибаутки так и сыпались. Вот и она познакомилась на субботках со своим муженьком... Что ж, хорошо ведь как прожила она со своим Пахомычем, не дал ему только Господь долгого веку. Господня воля! И вдовой живётся ей не ахти как худо: невестки её берегут, почитают, внуки как красные яблоки в саду... А всё молодость как вспомнится, так сердце встрепенётся. Пойдут, бывало, девушки со своим фонарём из дома в дом, и в каждом-то им всего припасено. Натешатся девушки фонарём и ребятишкам отдадут, те на салазки поставят - и марш Христа славить. Иные подростки мастерски про Ирода певали, хоть кого распотешат.
     - А что, ребята, - обратилась она к работавшим, - дай я вас старой песне научу.
     - Научи, научи, бабушка! - закричали ребятишки.
     Старуха одёрнула кофту и затянула дребезжащим голосом:

                    Шёл, перешёл месяц по небу,
                    Встретился месяц с ясною зарёю.
                    - Ой, заря, где ты у Бога была?
                    Где ты у Бога была, где теперь станешь?
                    - Стану я в Ивановом дворе,
                    В Ивановом дворе, в его горенках,
                    А во дому у него да две радости:
                    Первая радость - сына женити,
                    А другая радость - дочку отдати.
                    Будь здоров, Иван Терентьич,
                    С отцом, с матерью, со всем родом,
                    Со Иисусом Христом,
                    Святым Рождеством!

     Мы песню эту Степану Трофимычу споём, - решил Трошка. - У него сын жених и дочь подросток.
     - А голосу-то , голосу нас научи!
     - Вот погодите, малый встанет, так поучу.
     Вскоре и малый поднялся, и песня громко парнями пропета. Вот уж и солнышко заходит, того гляди, хозяева приедут - пора по домам.
     Собирают парни всё своё добро, фонарь на палку у печки ставят, бумагой закрывают - пусть попросохнет в тепле, а сами бегут весёлой гурьбой на улицу.
     Бабушка принимается мыть и скрести стол, слегка охает и головой покачивает:
     - Ишь пострелята, что напачкали!


     Вот и святые вечера Рождества Христова настали. Всем отдых, всем свои радости. Ребята как сыр в масле катаются. Утро всё в игре проходит; за обедом - горячее с говядиной, вкусные лепёшки, а как вечер настанет, идут Христа славить. В каком дому свеча на окне - значит, рады гостям. В тот двор въезжают и славят, а их угощают сластями да пирогами, не то и денег дадут...