Автор Тема: Книги Олега Романчука  (Прочитано 50059 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн СенычкаАвтор темы

Книги Олега Романчука
« : 17 Ноября 2012, 21:51:37 »
Олег Романчук

Когда вам снится музыка...

Моему другу  Мирону
с благодарностью


Сны и видения

(вместо предисловия)

Жил-был Мирон. Большой. Тихий. Умственно отсталый. И ему снилась музыка...
Он сказал мне об этом как будто случайно, между прочим. По субботам мы встречались в театрально-терапевтической студии для людей с особыми потребностями «И смех, и слезы», готовя спектакль к фестивалю - мы хотели поставить спектакль о наших мечтах. Я спросил тогда Мирона:
-   О чем ты мечтаешь?
-   Быть аккордеонистом.
 Вообще он мало говорит. Иногда, чтобы узнать что-то от него, нужно спрашивать по нескольку раз - видимо, ему надо значительно больше времени, чтобы подумать.
-   Аккордеонистом?
-   Хочу играть на аккордеоне...
Мирону тогда было тридцать пять. Большой. Тихий. Никогда не ходил в школу (слишком сильно выраженной была его умственная отсталость - еще недавно таких детей считали «неспособными к учебе»). Почти всю свою жизнь Мирон прожил в пределах маленького родительского домика и своей  улицы. Там, правда, над ним часто смеялись - а порой, бывало, и издевались... Я встретил Мирона пятнадцать лет назад, и тогда, помню, он ходил, глядя себе под ноги, сжавшийся, сгорбленный, настороженный. Идя с ним по улице, я иногда видел, как насмешливо посматривали в нашу сторону уличные мальчишки-забияки, сдерживаемые моим присутствием, и как спешил тогда домой Мирон... Потом в его жизни произошло много хороших перемен - в частности, Мирон пришел в общину для людей с особенностями умственного развития, их семей и товарищей «Вера и Свет». Здесь он нашел друзей, начал работать в мастерской - вообще попал в среду, где его любили, уважали, принимали таким, каким он, Мирон, есть. Здесь постепенно он смог раскрыться как личность, развить свои таланты, способности. Особенно - к танцам и театру. Как раз тогда мы основали театральную студию, и это был один из  первых спектаклей - о наших мечтах...
-   А почему ты хочешь играть на аккордеоне?
На этот вопрос Мирон долго не отвечал. И только потом, спустя какое-то время, тихо промолвил:
-   Потому что мне снится музыка...
В свое время, когда я получал образование психотерапевта, меня научили с уважением относиться к снам. В конце концов, всилу своего личного опыта я научился и сам прислушиваться к снам - поскольку на определенных этапах жизни я получал сны-послания, которые были чрезвычайно ценными и оказывали большое влияние на мой внутренний и внешний жизненный путь. Примерно тогда, когда я познакомился с Мироном (я был тогда студентом-первокурсником Львовского мединститута - и стал как товарищ посещать «Веру  и Свет»), мне приснился сон, который, думаю, был одним из определяющих в моей жизни. Мне приснилось, что я бреду по вязкому болоту грунтовой дороги где-то посреди поля. Вокруг серо и уныло (должен признаться, что в тот период моей жизни я так и жил - серо, уныло). И вот, я смотрю вперед, куда ведет меня моя дорога - и вижу лесистый холм, над которым разошлись тучи - и виднеется синее небо, солнце. Там весна. Мне даже показалось, что я слышу, как поют птицы в ветвях деревьев и как роится мошкара в цветущих деревьях. И вижу, что и я превратился в дерево, яблоньку, и я весь усыпан цветами, я сам цвету...
Тот сон был для меня большим даром и большой надеждой. Он был обещанием весны и предчувствием жизни. Именно тогда я вступил на путь внутренних изменений - и он был нелегким, тот путь. Все заскорузлые жизненные штампы противились изменениям - это действительно было как будто идти по вязкой дороге, каждый шаг требовал столько сил... И тогда я еще ничего не знал о весне, о цветении, о радости деревьев быть одним садом. И я ничего не знал о тех снах, которые снятся яблоне - о плодах и зернах тех плодов - все, все это еще будет потом... Но позже, после этого сна, возможно и совсем не понимая, не осознавая его тогда, я как-то мобилизировался, как будто пришло второе дыхание для той дороги, для каждого шага...
Так вот, когда Мирон рассказал о музыке, я внутренне замер. Я не знал, что это значит, но у меня было ощущение, что я прикасаюсь к великой тайне. Я вспомнил о своей яблоньке. Я знал, что это что-то особенное, значительное, большое - и я пошел с этим домой: с чувством, что Мирону снится музыка - и это вовсе не случайно, это нечто, затрагивающее что-то самое важное в его жизни, его призвание, назначение...


« Последнее редактирование: 17 Ноября 2012, 22:00:29 от Сенычка »







Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #1 : 17 Ноября 2012, 21:57:46 »

***

Итак, мы решили, что спектакль будет называться «Сны о музыке». В нашей труппе было еще пятеро друзей (так мы называем в «Вере и Свете» людей с особыми потребностями) и четверо товарищей (молодых людей-волонтеров, которые изъявили желание подружиться с «друзьями»). Мы решили поставить спектакль о наших мечтах, снах и видения. Каждый выбрал себе роль - кто Нептуна, кто принца и принцессы, кто птицы, дерева, весны. Для некоторых выбор роли и работа над ней стали настоящей терапией. Один мальчик настаивал на роли директора или министра, и когда мы попросили выбрать другую, поскольку эта уж никак не вписывалась в сюжетную канву, согласился на Нептуна. В жизни этот мальчуган часто чувствовал себя униженным и бессильным, и ему хотелось в спектакле пережить нечто другое. В работе над ролью Нептуна ему пришлось приложить много усилий, чтобы выработать уверенную походку, мужественную, «королевскую» осанку. Другой друг сказал, что хочет быть либо зайцем, либо принцем. А потом добавил: «Да нет, зайцем - какой из меня принц...» И действительно, он в жизни часто вел себя как пугливый заяц - над ним часто смеялись во дворе, и он привык играть роль шута-дурачка. Ему сильно не хватало уверенности в себе, чувства собственного достоинства. Для него это тоже был долгий путь - открыть в себе внутреннего принца...
Сюжетно спектакль строился так, что Мирон спит и ему снится музыка (темно, звучит аккордеон). Потом Муза приносит и подает ему аккордеон, и Мирон начинает играть, легко танцуя при этом. Я забыл сказать, что представить Мирона во время, когда звучит музыка, не танцующим тяжело - для него это действительно нереально: слышать музыку и не танцевать. Затем музыка несколько раз изменяется – как будто Мирону снится несколько разных снов:  море, лес, весна,  королевский бал – в каждой сцене, соответственно, выходят новые люди и танцуют свои мечты. В конце спектакля - снова лишь тьма и играет аккордеон, и во всю кулису фотографии с глазами наших друзей. А в их глазах желание воплотить в этой жизни свою мечту, быть теми, кто они есть глубоко внутри...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #2 : 17 Ноября 2012, 22:06:05 »
***

Мирон очень вдохновенно играл на аккордеоне. И танцевал. Он был как будто с другой планеты. Где живет добро. Где живет музыка. Где никто ни над кем не смеется и никто никому не завидует. Где люди желают друг другу добра. Где можно быть собой не боясь того, как тебя воспримут. Там, на его планете, звучит аккордеон и люди танцуют себя...
Я так люблю смотреть, как он танцует... В его танце есть свобода и любовь. И есть он. И непостижимая простота бытия...
Это в конце концов он научил меня танцевать. Скорее жить, танцуя... Так, словно никто не видит - точнее тебя не останавливает страх, что подумают другие: есть только музыка, и ты полностью отдаешься ей...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #3 : 17 Ноября 2012, 22:08:29 »
***

Эта книга о его планете. О танце, о сне-видении и о музыке. О том, чему научил меня Мирон и чему нас всех могли бы научить люди с особенностями умственного развития, если бы мы взглянули на них другими глазами – не пренебрежительно, а просто и открыто, освободившись от предубеждений и отрицательных стереотипов восприятия. Ведь, по словам апостола Павла, «выбрал Бог неразумных этого мира, чтобы устыдить разумных, и немощных этого мира выбрал, чтобы устыдить сильных». Эта книга о нас и о них - чтобы, в конце концов, мы могли открыть, что мир не делится на нас и на них, что мы частицы единого  целого...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #4 : 17 Ноября 2012, 22:12:00 »
Смотреть и видеть

Я очень люблю слова Василия Стуса - он сказал их своему сыну, уходя из дома во время второго ареста. Наверное, он понимал, что это последняя возможность сказать что-то сыну один на один - в конце концов, так и случилось. «Сынок, я хочу, чтобы ты смотрел на этот мир широко открытыми глазами, а не через узкие щели, через которые смотрит на этот мир большинство людей...»
Наверное, это в жизни действительно самое важное – это евангельское: «Блаженны те, кто имеют глаза, чтобы видеть…»
Помню свою первую встречу с людьми с особыми потребностями. Я, студент-медик первого курса, прихожу с опозданием на встречу общины «Вера и Свет». Комната заполнена людьми с ограниченными возможностями - умственными, физическими; кто-то в коляске, кто-то ходит, кто-то сидит. Среди них их родители, несколько молодых товарищей - мне страшно, чувствую себя неловко, растерянно... Словно действительно попал на другую планету. Надо петь песню со словами «руку дай» и подавать друг другу руки. Это вообще пытка.  Ищу любую возможность,  чтобы выйти в коридор - принести кому-то кресло, вынести стол и т.п. Возвращаюсь домой с каким-то странным и тяжелым чувством. Думаю, что никогда больше не приду. И так трудно было весь первый год. Потому что я смотрел и не видел - слишком много всего было на моих глазах...
А потом была революция: увидеть человека там, где я видел болезнь, увидеть красоту, глубину, увидеть глаза и улыбку, слезы и нежность... А тогда преобразиться тем, что увидел, теми, кого увидел... Наверное, в той цитате о стыде можно как синоним слова «устыдить» употребить слово «превратить»...
С тех пор я думаю: как сделать так, чтобы мы могли видеть людей с особыми потребностями «широко раскрытыми глазами»? что мешает нам, условно «полноценной» части человечества видеть их - «неполноценных»? и что мы такое видим, что заставляет нас не хотеть их замечать? Наверное, от того, что мы видим и что при этом чувствуем, исходит все то безумие и вся жестокость, которую мы совершали и совершаем: в старинной Спарте или гитлеровской Германии - убивать, во многих странах - изолировать в спецучреждения - за высокие заборы подальше от людей; отказываться при рождении, издеваться, обижать, не замечать, пренебрегать...
Элизабет Кублер-Росс когда-то так хорошо сказала: «В каждом из нас живет Гитлер и мать Тереза; и мы должны уяснить, познать их обоих, поскольку, как ни парадоксально, мы не сможем открыть в себе мать Терезу, если не признаем, что есть и Гитлер...» Таким образом, я заинтересовался познанием внутри себя и в людях рядом со мной - Гитлера и матери Терезы - в нашем отношении к людям с особыми потребностями. И я хотел бы сделать это с наименьшим осуждением, но с как можно большим пониманием. Я не думаю, что мы найдем путь к исцелению и развитию общества, если будем только  обвинять тех, кто  осуждает, отталкивает людей с особыми потребностями. Какой бесчеловечной ни казалась их реакция и какое бы справедливое негодование они ни вызывали, мне хотелось бы при этом честно спросить себя - когда, при каких условиях гипотетически я мог бы испытывать то же самое. Я понимаю: если мы не будем искоренять внутреннего «Гитлера» в себе, мы ничего не сможем сделать с «Гитлерами», существующими вне нас.
 …Тогда мне было страшно и непривычно. Теперь, по прошествии многих лет работы и общения с людьми с особыми потребностями этот страх мне  куда более понятен. Я испытывал его в себе много раз, и много раз замечал его в других людях. Этот страх включает много составных. Первая - страх неизвестного. Когда ты сталкиваешься с «другими» людьми, неведомыми, непривычными, своего рода «инопланетянами», тебе, естественно, может быть страшно, поскольку ты просто не знаешь, как быть, чего от них ждать... Помню, как одна моя приятельница рассказывала о нежелании ее внучки принимать гостью - больную девочку в коляске - и после деликатных попыток понять, что кроется за ее сопротивлением, выявила довольно простую причину: «Бабушка, я ее боюсь, я не знаю, как с ней играть...»
Впрочем, часто причины этого страха лежат гораздо глубже - созерцание болезни другого человека вызывает в нас чувство нашей человеческой хрупкости, незащищенности. Такой человек уже своим присутствием напоминает, что существует много вещей, которые в жизни мы не можем контролировать; что больной ребенок может родиться в любой семье; заболеть можем и мы, и наши родные, никто от этого не застрахован... Поэтому не удивительно, что в присутствии такого человека многие переживают страх наподобие того, который бывает при столкновении с похоронами или вестью о чьей-то неожиданной смерти - это также порождает в нас чувство человеческой хрупкости, ведь это может произойти и с нами, и с нашими родными...
Помню, как в учебно-реабилитационный центр «Джерело», где я работаю врачом, однажды пришла журналистка - хотела написать статью о детях с особыми потребностями. Когда я спросил ее о предыдущем опыте общения с людьми с особыми потребностями - оказалось, что девушка никогда до этого с ними не сталкивалась. Когда же она увидела нашу молодежь (а мальчики и девочки преимущественно в колясках), в ее глазах появился испуг: «Мне страшно - их так много и это неизлечимо... Мне страшно думать о беременности - а если у меня будет такой ребенок? А если со мной что-то случится, как с той Ирой (молодая женщина была парализована вследствие несчастного случая уже будучи взрослой)?» По завершении интервью я предложил ей на прощание зайти в класс, сказать детям «до свидания» - она отказалась: «Мне жаль этих детей, но я не могу на это смотреть...»
Трудно представить, как можно глубже познать кого-то, на кого не то что «через узкие щелки», а вообще не хочешь смотреть. Вполне понятно, почему по отношению к людям с ограниченными возможностями «процветает» столько негативных стереотипов восприятия - тяжело опровергнуть мифы, предубеждения, если ты не желаешь «прийти и посмотреть», какие же они на самом деле.
Неудивительно, что многие действительно не желают, боятся видеть больных людей. Это общечеловеческий страх, именно из-за него многие избегают людей с особыми потребностями, не желают их видеть, общаться с ними. Возможно, именно в этом страхе кроется причина стремления изолировать таких людей - возможно из-за этого нам на протяжении стольких лет было выгоднее изолировать, закрывать их за высокими заборами интернатов. Возможно, поэтому для таких заведений мы выбирали самые глухие, самые отдаленные закоулки...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #5 : 17 Ноября 2012, 22:15:02 »
***
Это один из тех опытов, который не забывается. Едем в отдаленный интернат для детей с умеренной и глубокой умственной отсталостью - меня как врача попросили в рамках одного британского проекта осмотреть детей и дать рекомендации. Блуждаем по селам, грунтовым дорогам, переспрашиваем людей - такое впечатление, что этот интернат затерян в межвремении или же его вообще нет. Наконец мы останавливаемся под высоким забором. Ворота заперты. Никого нет. После долгих криков появляется мужчина. Впрочем, войти не так просто. Долго ждем, пока найдут директора. Наконец - пустые комнаты, почти без мебели, без игрушек - и где-то под столом, возле батареи жмутся дети. Большинство из них даже не смотрит нам в глаза. А в тех глазах, которые смотрят, бездонное одиночество. Это они - затерянные и забытые... Потом идем на улицу, где гуляет часть «более подвижных» детей. Прогулка выглядит так:  кто-то лежит на лавке, кто-то ходит в одиночестве по территории, кто-то сидит на земле на корточках и качается. Такие же бездонные глаза. Такое же отсутствие взгляда. На скамейке одиноко сидит девочка Слава с синдромом Дауна, лет 10-12. Она долго молча смотрит мне в глаза... В ее молчаливом взгляде слышу непроизнесенное: «Кому я нужна в этом мире?..»
Я тогда тоже испытывал страх, потому что позволить долго смотреть в глаза - значит сказать, что ты важна для меня, а сказать это страшно - страшно дать кому-то надежду, кому-то, у кого в глазах столько одиночества - что ты мог бы стать другом...
Это очень страшно остановиться, задержаться возле нуждающегося человека. Позволить себе смотреть ему в глаза и позволить ему смотреть в глаза тебе. Потому что после этого может быть очень непросто жить дальше своей «обычной» жизнью. Наш жизненный путь, наши планы могут сильно изменить те глаза...
Поэтому  неудивительно, что мы «прищуриваем» глаза и ищем, как бы поскорее уйти, а еще лучше убежать. И выстраиваем стену между их жизнью и своей. Не потому ли эти дети оказались там, в интернате, что они стали угрозой «счастью» своих родителей. Мне рассказывает коллега-врач: в ответ на попытки уговорить молодую семью не отказываться от только что родившегося ребенка с синдромом Дауна, не оставлять его в роддоме - отец грубо отрезает: «Нам не нужен этот ребенок. Мы не хотим с ним мучиться». Рассказывает мама, поехавшая с двенадцатилетним сыном, прикованным к коляске из-за тяжелой формы ДЦП, отдыхать на море. Администратор столовой передала  им коллективную просьбу других отдыхающих  принимать пищу в своей комнате, поскольку всем дискомфортно видеть их. В конце концов, эта история заканчивается тем, что в столовой возле их столика ставят ширму-перегородку...
И здесь неизбежно приходит на память евангельская история о богаче и Лазаре. Покрытый ранами Лазарь лежит у крепостной стены, а по другую сторону богатый горожанин гуляет-веселится в обществе таких же, как он...
Эта стена (внешняя - но помним, все внешние являются отображением внутренних) имеет важное назначение - защитить свой условный «комфорт», свое «счастье» - оградиться, чтобы глаза не видели, чтобы сердце, случайно, не откликнулось сочувствием - ведь тогда жизнь наша может пойти по другому пути...
Так случилось в свое время с Жаном Ванье, основателем сообществ «Вера и Свет» и «Лярш-Ковчег». В 1964 году он как преподаватель университета приехал отдыхать в маленькую деревню Троли-Брей на севере Франции. Каждый день, идя по сельской дороге, Жан Ванье проходил мимо интерната для умственно отсталых мужчин. Он видел сквозь решетку молчаливые глаза и слышал их невысказанный вопрос: «Ты хочешь стать моим другом?» С каждым разом все дольше  он останавливался, смотрел... Наконец однажды он разделил свою пищу и жизнь с двоими обитателями интерната из Троли-Брей в маленьком домике...
Так родилось сообщество Ляршу. Теперь по всему миру, и в Украине тоже, больные люди и «ассистенты» - те, кто почувствовал призвание разделить с ними свою жизнь - живут вместе в таких маленьких домиках. Живут, веря в преобразующую, исцеляющую силу дружбы, веря в то, что эта дружба может изменить каждого из нас...
И это правда. И я хочу дальше рассказывать о своем друге Мироне, историю о дороге к исцелению - его и моей...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #6 : 17 Ноября 2012, 22:19:13 »
О дожде и зонтике...

У Мирона когда-то тоже были очень грустные глаза. Помню, на первых встречах он был такой молчаливый, что я думал, что он просто не умеет говорить. И взгляд его был направлен вниз, он почти не смотрел в глаза... Это можно понять из его прошлого - если над тобой смеются на улице, если ты становишься «объектом охоты» для мальчишек-хулиганов, если у тебя никогда не было друзей, - что  случается с тобой, с твоим сердцем? Оно начинает избегать отношений, ограждаться от них, как от чего-то опасного, угрожающего, начинает защищаться от них, как от дождя - зонтиком...
А когда дождь льет  постоянно, то, что для большинства из нас является лишь временной защитой, для некоторых становится постоянной, обычной стратегией поведения... Вокруг сердца вырастают стены - мы должны в определенной мере оградить себя от других, но этим мы отделяем и себя от себя, от своей потребности в близких отношениях, от своей тоски, своего чувства одиночества... Иначе слишком тяжело. Вот и надо как-то отвлечься, прищурить глаза и притупить слух на то, что творится внутри тебя, и стараться переключить внимание на что-то другое, заняться чем-то...
Мирон, наверное, с какого-то времени начал избегать людей. Вместе с тем он пристрастился к собиранию разного хлама. Он ходил, обвешанный сумками с всякими подобранными вещами... И не смотрел в глаза...
Я знаю это из своего опыта. Мне было так же тяжело сидеть в круге и подавать руку под ту песню «тому, кто рядом с тобой, руку дай». Несмотря на то, что я вырос в относительно счастливой семье, я никогда не знал, что вне семьи может быть община, может быть принятие друг друга такими, какими мы есть, - и вообще что-то немыслимое - любовь к чужому человеку... Мой опыт коллектива - к тому времени в основном школьного - был скорее негативным. Среди отдельных теплых и положительных воспоминаний выступают воспоминания о конкуренции, неискренности, пренебрежении и насмешках. И в течение тех одиноких школьных лет (за исключением разве что последнего, выпускного года) я привык к тому, что вообще - каждый сам за себя, и я в этом мире один... Через какое-то время меня почти перестала интересовать возможность дружбы, и если бы мне кто-то тогда сказал, что есть такая вещь, как радость отношений, я подумал бы, что это скорее фантазия... И, наверное, я тогда еще совсем не знал, не открыл, как много значит - подать друг другу руки... И, наверное, не знал, что есть язык, на котором люди могут общаться взглядом... Я не помню, испытывал ли я тогда грусть. Помню лишь, что однажды зимой мне хотелось упасть в снежный сугроб и завыть волком...
 Помню, в школе меня посадили на определенный «наркотик». Где-то во втором или третьем классе мое фото повесили на доску почета. Это было сначала сильное непонятное ощущение - из многих детей на доске висели фото только шести-восьми. Надо было специально пойти в фотоателье сфотографироваться. Учительница,  вешая снимок, объяснила, что так же, как наклеивают, могут и отклеить... И стоя перед той доской (почему-то кажется, что она висела слишком высоко), помню, испытывал какое-то двойственное чувство: гордости, что ты там, наверху, ты «лучший», и страха, что тебя когда-нибудь могут «отклеить». Чувство особенности, «высшести» ощутимо подкреплялось сравнениями учительницы - когда тебя ставили в пример двоечникам, противопоставляли им. Разумеется, через какое-то время «приклеенные» ученики стали держаться отдельно от «неприклеенных», последние использовали каждую возможность, чтобы унизить «избранных» физической силой, хулиганскими выходками (спрятать школьный портфель и т.п.). Между отличниками тоже было много зависти и состязания за первенство...
Так вот, я начал хорошо учиться, много учиться. Это, конечно, сказалось положительно на интеллектуальном развитии, но что тогда случилось с моим сердцем? Я думаю, тогда вокруг него тоже начали строиться стены - меня все больше интересовали оценки и все меньше отношения, все больше то, что обо мне думают, чем то, кто я на самом деле и каково мне...
Ну а с наркотиками история всегда одинаковая - мы попадаем в зависимость от них, утрачиваем свободу - постепенно они все больше поглощают нас. У нас с Мироном были разные наркотики (мой, безусловно, из группы «тяжелых»), но внутри у нас была одинаковая тоска одиночества... Мирон искал по улицам, по мусорникам старые газеты, выброшенные книги, я - статус, чувство успеха, больше и больше знаний, и мы оба не знали, почему это нас не удовлетворяет, к чему в действительности мы стремимся...
«Наше сердце, как оно есть, не нуждается ни в славе, ни власти, ни богатстве, а лишь в единении с сердцами других людей...» - это Жан Ванье...
И вот мы с Мироном начали посещать встречи «Веры и Света». Там еще была такая традиция - формировать пары друзей и товарищей, - и мы оказались вместе, чтобы иногда встречаться на «время верности» - время вне встреч общества. И если на общих собраниях мне было плохо, то с Мироном наедине - хорошо. Возможно, потому, что он был такой же молчаливый, как и я. И можно было вместе молчать. Идти и молчать... А может быть, потому, что мы были, как в повести «Маленький принц» - двое, встретившихся в пустыне, двое, искавших друга...
В нашем обществе был еще друг в коляске, Андрей. Он жил неподалеку от Мирона, на одной улице, поэтому иногда я отвозил его домой, а Мирон шел рядом. Андрей, в отличие от Мирона, любил говорить, так что, как правило, мы вдвоем разговаривали, а Мирон молча шел рядом. Однажды, когда мы возвращались, шел дождь, и Мирон держал над нами зонтик. Он держал его очень старательно, иногда даже заходил в лужи, чтобы мы не оказались под дождем. Я украдкой посматривал на него - и видел, с какой радостью он выполняет свою «миссию». Иногда мы улыбались  друг другу... А позже, когда я уже отвез Андрея и проводил Мирона, он,  возвращая мне зонт, тихо промолвил: «Я хотел бы всю жизнь, когда идет дождь, носить над тобой зонтик...»








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #7 : 17 Ноября 2012, 22:22:19 »
***

Я всегда любил дождь; если бы пришлось для самоопределения выбрать какую-то стихию - я точно человек дождя... В тот день я понял - дожди в жизни очень важны, потому что в дождь мы имеем возможность носить друг над другом зонтик...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #8 : 17 Ноября 2012, 22:24:49 »
***

C некоторых пор – возможно, с того дождя - мы с Мироном стали чувствовать, что мы - друзья... Это было прекрасное чувство, в нем было много мира и тишины...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #9 : 17 Ноября 2012, 22:27:14 »
***

А потом был летний лагерь. Наш первый общий лагерь - «Веры и Света». Это было что-то особенное. Чувство общности, простоты, много радости... И все это на лоне природы.
Мирона влекло к лесу, но он боялся волков - я не уверен, возможно, это был вообще его первый в жизни поход в лес? И вот, я шел рядом, а он вслух обращался к волкам (при этом представьте себе среди кустов и деревьев его поистине богатырскую фигуру): «Волчки, где вы? Вы меня испугались? Потому что я такой большой?» И сам смеялся над тем, что говорил. В лесу он был как ребенок - Мирону хотелось смотреть на все, всего касаться, пробовать. Малина и земляника были для него настоящим пиром...
Вообще в лагере было много тепла. И все мы как-то от этого тепла понемногу оттаивали...
 Было много смеха - переодевания, маскарады, шутки. От этого смеха тоже что-то внутри преображалось... Помню, на второй день после вечера художественной самодеятельности, где было особенно много веселья - одна мама призналась мне: «Я так смеялась, наверное, еще в далеком детстве... У меня на душе стало легче, спокойнее, словно что-то меня отпустило...»
Тогда Мирон тоже начал смеяться... С того времени его смех пережил целую эволюцию: от тихого, неуверенного до настоящего - громкого, всем телом (конечно, если что-то действительно смешное). Когда он смеется, аж заливается, хватается за голову, наклоняется до самой земли - трудно не смеяться тогда над ним...
А однажды вечером были танцы. В благоухающий июльский вечер, у леса на площадке - музыка, фонарь и танцуют счастливые люди... Мирон подходит ко мне, и тихо, грустно спрашивает:
-   Почему меня никто не приглашает на танец?
-   Потому что ты мужчина, обычно приглашает мужчина...
Мирон несмело  идет и приглашает девушку. Его тело, сначала неуверенное, напряженное постепенно расслабляется, двигается мягко, все свободнее... Потом он приглашает кого-то еще на следующий танец - и уже до конца вечера не пропускает ни одной мелодии. Я с радостью смотрю, как Мирон наслаждается танцами...
Уже все разошлись спать, но Мирон не может просто уйти, он бродит по площадке туда-сюда... Моя роль товарища - «уложить» друга в постель (мы с Мироном живем в одной комнате), так что я жду его. И вот он подходит ко мне, поднимает глаза к небу:
-   Но звезды красивые...
-   Да, звезды очень красивые, Мирон...
Затем снова какое-то время ходит один:
-   Но я хорошо танцевал сегодня!
-   Да, Мирон, ты очень хорошо танцевал...
Затем снова некоторое время ходит:
-   Но жизнь супер как хороша!
Вот так...








Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #10 : 17 Ноября 2012, 22:31:43 »
***

В следующий вечер был карнавал с переодеванием. Несколько товарищей вместе с Мироном переоделись индейцами - получилось маленькое племя или скорее боевой отряд. Мирону, соответственно его габаритам, подходило быть вождем. Мы сделали ему украшения, дали большое копье  и, чтобы «войти в роль», вместе долго носились, как дети, выкрикивая, прыгая, нападая на прохожих «бледнолицых»...
А уже во время карнавала было соревнование «вождей» - сильнейшим представителям других «народов» надо было посостязаться с нашим Мироном в перетягивании копья, поднятии тяжестей и других упражнениях. Все это было с определенным юмором и мотивом «могущественного и непобедимого» вождя - Мирон во всем побеждал. При каждой победе он издавал «боевой клич» - а его племя дружно поддерживало его возгласами ...
В тот вечер тоже были танцы. Но в тот вечер Мирон не хотел танцевать в паре. Он бегал большими кругами вокруг площадки. Бегал свободно и сильно, подняв вверх правую руку и ритмически ею помахивая... Это был танец его обретенной свободы и силы...
С тех пор Мирон уже всегда был таким...









Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #11 : 17 Ноября 2012, 22:40:18 »

***

Благодарность... В ней великая тайна счастья... Мы живем в мире жалоб, недовольства, сосредоточения на негативном... И поэтому порой просто не можем ощутить, насколько великий дар жизнь и какое счастье быть в ней...
От скольких родителей больных детей мне приходилось слышать подобные  истории  - как благодаря своим детям они смогли ощутить жизнь по-другому, смогли открыть, как бы это ни казалось парадоксально, счастье...
Отец тяжелобольной девочки рассказывает,  как непросто ему ходить с ней на прогулки. Она идет очень медленно, хочет возле всего останавливаться, рассматривать, трогать. Он нервничает,  сердится. Он не привык так «терять время», у него столько дел. А затем постепенное, постепенное преобразование - открытие, как он со своей дочкой может тоже «остановиться», выйти из водоворота дел и просто быть, просто чувствовать миг, чувствовать свою дочь, радость прогулки, радость отношений...
Светлый понедельник. Иду по весеннему Львову c Геней из «Веры и Света» - помогаю ей добраться домой после гулянья в Шевченковском Гаю. У Гени ДЦП, поэтому она двигается очень медленно. Держу ее под руку, мы идем с немыслимо «черепашьей» скоростью. Никогда так медленно не ходил. Поэтому нервничаю - хотел бы быстрее дойти до места. Но Геня очень добрая, и она очень ценит отношения - поэтому наконец замедляю свой шаг, смягчаюсь и наслаждаюсь общением. Прибытие в точку назначения перестает быть целью. Успокаиваюсь. Вспоминаю о Мироне и его науке быть здесь и сейчас. И открываю для себя нечто неожиданное - на такой скорости я могу лучше, значительно лучше рассмотреть мир, я могу замечать детали, которых не видел раньше - маленькие листики каштанов, траву между плитами, лица прохожих, краски неба... Эта прогулка становится метафорой жизни – ведь это тоже дорога, своего рода прогулка между рождением и смертью, и цель ее не в точке назначения, а в каждом шаге, в присутствии, в открытости и любви...







Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #12 : 17 Ноября 2012, 22:46:48 »
***

Остановиться, «приземлиться» здесь и сейчас, отпустить ненужные мысли и тревоги, успокоиться и открыться тому, что перед тобой, рядом с тобой: дереву, небу, человеку, музыке, осени, жизни... И тогда открыть для себя этот мир, заново - со взрослым сознанием и с детской открытостью. Увидеть, наконец, как красивы звезды...







Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #13 : 17 Ноября 2012, 22:49:34 »
Танцевать жизнь

Я всю жизнь мечтал танцевать. И Мирон тоже. И мы оба очень долго не знали об этом...
Однажды, через много лет, мне приснился сон-видение о жизни: что она - это танец, танец спиралью, поднимающейся в небо - и я видел себя в танце, и понимал, что это моя мечта - от первого до последнего мгновения быть способным танцевать...
 В тот вечер в лагере для Мирона это было чрезвычайно важное открытие: «Но я хорошо танцевал сегодня...».  Это открытие радости отношений с другими - радости, которая, к сожалению, нам часто незнакома – потому что иногда в наших отношениях столько боли, непонимания, конфликтов.
 С того времени, когда Мирон танцевал весь вечер под звездами, он действительно стал страстным танцором. Не было в «Вере и Свете» такой вечеринки, где бы он не танцевал... Легко, свободно, радостно, мягко. Танцевал один и в паре, в кругу. Танцевал, беспредельно наслаждаясь музыкой, отношениями...
Позже мы увидели, поняли, что для всех наших друзей с особенностями умственного развития танец является чем-то очень важным, чем-то, чего они жаждут. Ведь именно в танце они могли ощутить и пережить отношения, единение, принятие, именно в танце они не ощущали, что им недостает слов или что они «выпадают» из общения... И именно в танце они могли просто быть, праздновать жизнь, выражать себя без слов во всей полноте...
А сколько было этих танцев - перед глазами проносится множество кадров - из карнавалов, встреч, осенних балов, летних лагерей - и наших танцующих «веросветян»... Для многих из них никогда не было проблемой, что они не умеют «правильно» танцевать вальс или танго, заботясь о «точности» шагов, или о том, как их танец «выглядит со стороны». В своих самых смелых импровизациях они менее всего волновались о том, не выглядят ли они смешными в чьих-то глазах. Они просто слышали музыку и отдавались ей... В этом было исцеление и освобождение. И не только для них.
Для нас, «приятелей», стоявших и смотревших со стороны, это тоже было призывом присоединиться к танцу жизни. Отпустить страх, стыд, неуверенность и свои представления о «стандартах» танца. Просто успокоиться внутренне, отпустить мысли и тревоги, приземлиться в «здесь и сейчас», почувствовать людей, находящихся рядом, услышать их приглашение на танец, услышать музыку - и отдаться Танцу...
Постепенно это  ощущение стало для меня одной из наибольших радостей жизни.  Танец стал для меня одной из главных метафор жизни. Мне думается, что Бог написал музыку для каждого из нас, и эта музыка в глубине нашего сердца; нам надо прислушаться к глубинам, чтобы услышать ее – и отдаться ей, отдаться танцу, позволить своей жизни стать танцем…
В этой метафоре для меня важна каждая деталь. Я полагаю, что на самом деле не мы выбираем себе жизнь и думаем, что лучше для нас – скорее мы прислушиваемся, дабы открыть замысел Творца относительно нас, открыть свое призвание.  Это призвание,  как музыка – на нее реагирует наше сердце, оно узнает ее как свою. И даже если мы обходим призвание, хотим убежать от него – эта музыка будет нас преследовать, мы будем ощущать, что наша жизнь никогда не будет гармоничной, счастливой, полной, если мы в конце концов не будем жить согласно нашему глубочайшему знанию, ощущению, кто мы и кем призваны быть, какую жизнь мы призваны прожить. И чтобы услышать эту музыку, важно прислушаться к глубинам – в этом вся практика молитвы, медитации – мы должны успокоиться и с уровня мыслей перейти в тишину сердца. И когда мы услышим музыку – отдаться ей. Можно сказать, что в определенной мере музыка сама научит нас танцевать. Мы хорошо знаем это по опыту, ведь когда мы слышим какую-то действительно «зажигательную» музыку, нам не надо думать, как двигаться, наши ноги сами находят нужные движения. Не потому ли по евангельскому сравнению «Царство Небесное похоже на свадебный пир»? Разве могли бы мы представить свадебный пир без танца как проявления любви, единения, празднования жизни?
Метафорическое сравнение жизни с танцем кажется мне удачным еще и потому, что целью танца является не конечный продукт, не прибытие в «пункт назначения» - в танце важен сам танец, важно каждое движение. В танце важен не результат, а процесс. Танец - это постоянное пребывание здесь и сейчас, это каждое движение от сердца, каждое движение из любви, из глубины... И разве не такой должна бы быть наша жизнь?... Разве не такой хотели бы мы видеть нашу жизнь?...







Оффлайн СенычкаАвтор темы

Re: Книги Олега Романчука
« Ответ #14 : 17 Ноября 2012, 22:52:41 »
***
Язык танца - это язык невербального общения. Наш самый первый, самый важный, наш общий язык человечества. Думаю, наши больные друзья потому и любят так танец,  что первостепенными для них являются отношения. Современная психология указывает на то, что именно невербальный язык является основным языком, на котором мы «разговариваем» об отношениях между нами, на котором мы строим отношения между нами... Это тот язык, с которого начался наш диалог с этим миром: наши первые взаимодействия с мамой, папой - нас берут на руки, баюкают, целуют. Когда мы плачем, нас обнимают, гладят... На первом году жизни речь, обращенная к ребенку, еще непонятна, она скорее звучит как родной голос, как музыка - и эти наши первые взаимодействия есть не что иное, как наши первые танцевальные диалоги... Взгляд глаза в глаза, улыбка, нежное прикосновение, объятие, рука, которая гладит... Как много тщательных научных исследований подтвердили (говорю это авторитетно как детский психиатр), что именно качество, синхронность этих невербальных диалогов является одним из главных факторов, определяющих в первые годы жизни ребенка формирование у него здоровой привязанности к родителям, из которой уже потом, как из корней, вырастают и положительная самооценка, и способность строить отношения, и доверие к миру, эмоциональная регуляция, альтруизм и многие, многие другие составные здорового психологического развития...
К сожалению, знакомо и другое: если наш опыт первых «танцев» в семье, а со временем в круге ровесников и других взрослых негативный, тогда мы изучаем совсем другую «хореографию» жизни и отношений... Если в этом танце присутствует унижение, отторжение, непринятие, осуждение, очень часто вообще не хочется танцевать этот  «танец  отношений» и мы прячем свою внутреннюю уязвимость в «панцирь». И тогда мы не только других, но и самих себя отдаляем, ограждаем от потребности отношений, необходимости в эмоциональной близости с другими людьми. И тогда наши движения становятся скованными, резкими, наше тело - напряженным, и все наше невербальное общение работает лишь на то, чтобы очертить и держать неприступными наши «границы», чтобы никого не подпустить близко... Мы отдаляем других от себя, мы отдаляемся сами от себя...
И тогда нам так трудно просто петь песню, в которой надо подать тому, кто рядом с тобой, руку...
Когда я шел на первую встречу в «Веру и Свет», я думал, что иду делать добрые дела, помогать «обездоленным». Я даже не догадывался, что шел в школу, где одним из основных предметов будет изучение малоизвестного мне языка - тем «иностранным» для меня языком был язык невербального общения, «язык любви»...
Итак, я научился танцевать. В одиночку, в паре, в кругу... Я думаю, что имел в лице наших веросветянских друзей лучших в мире учителей. Они учили меня не «букве закона», но «духу» - не правильным шагам, но пониманию, ощущению сути танца. Сначала было непросто. Все озирался и думал о шагах. Но потом, постепенно, постепенно... Было так хорошо научиться двигаться синхронно с другим человеком - не за счет изученных и согласованных шагов, а через внутреннее ощущение друг друга, танцевать в паре - мягко, весело, творчески... Позже научиться переодеваться, перевоплощаться, играть в театр, жить карнавалом - многим, многим радостям жизни, открытым и пережитым в «Вере и Свете»...
Спустя какое-то время я очень, очень полюбил танцевать. И в прямом, и в метафорическом смысле. Понимаю, что танец - это одна из королевских дорог - к себе, к свободе, к любви, к Богу... Наконец, уже значительно позднее решил изучать и практиковать танцевально-двигательную терапию, теперь это одна из составных частей моей работы психотерапевтом...
 Я безгранично признателен за эти уроки... По  сути, это были уроки свободы. Помню, не раз я смотрел, как Мирон бежит. Раньше он бегал гораздо чаще (теперь к нему понемногу, как и ко всем нам, приходит старость). Он мог бегать во дворе церкви, выйдя после литургии; он бегал в летних лагерях - особенно там, где было много простора. Несколько лет подряд у нас был летний лагерь общины в Карпатах, где на берегу реки было широкое пастбище. Я до сих пор вижу перед собой Мирона, который бежит, наматывая круги и, как и тогда, в своем первом лагере, поднимает и направляет вверх правую руку. Свобода...
И с какого-то времени я начал бегать с ним. Это была важная духовная практика. Найти радость и свободу бега... Помню, как постепенно открывал язык пожатия руки, язык прикосновения, объятий - Мирон часто любил по-дружески подойти и положить руку на плечо... Надо было позволить обнять себя - это дар  людей с особыми потребностями; в некоторых из них ощущаешь это как одно из их призваний - обнимать, быть знаком любви и принятия для своих друзей... И тогда, постепенно, постепенно - учишься снимать «панцири» (их оказалось много слоев), открывать свою способность чувствовать, открывать, что за всеми защитами и стенами «наше сердце, такое, как оно есть, не нуждается ни в славе, ни власти, ни богатстве, а лишь в любви и единении с сердцами других людей...» И потом много, много раз пережить это в отношениях с другими и открыть, чем на самом деле могут быть отношения, открыть, что такое Любовь...