Отгадай отрывок

[мамаКати]

Два капитана? Ну что-то очень знакомое...

ага, они самые . Каверин.

[Istrinka]

Давай, Жень, загадывай!
а то я тут что под руку первое подвернулось, то и загадала

[Улыбаюсь]

А я ду-у-у-у-умаю, что загадать)))
Часа через 2, нормально за комп сяду - загадаю

[Istrinka]

Ну так я чтоб народ не мурыжить А то бы я только завтра ночью бы загадала

[Улыбаюсь]

  Сопи заерзал на своей скамейке в Мэдисон-сквере. Когда стаи диких гусей тянутся по ночам высоко в небе, когда женщины, не имеющие котиковых манто, становятся ласковыми к своим мужьям, когда Сопи начинает ерзать на своей скамейке в парке, это значит, что зима на носу.
   Желтый лист упал на колени Сопи. То была визитная карточка Деда Мороза; этот старик добр к постоянным обитателям Мэдисон-сквера и честно предупреждает их о своем близком приходе. На перекрестке четырех улиц он вручает свои карточки Северному ветру, швейцару гостиницы "Под открытым небом", чтобы постояльцы ее приготовились.
   Сопи понял, что для него настал час учредить в собственном лице комитет для изыскания средств и путей к защите своей особы от надвигавшегося холода. Поэтому он заерзал на своей скамейке.

[Looking for the Sun]

Жень, подсказку в студию! 

[Улыбаюсь]

Даже не знаю...

Хотя бы автора назовите. Мне кажется, стиль угадывается на 200 %.

Ну вот еще кусочек:

Но на одном особенно тихом углу Сопи вдруг остановился. Здесь стояла старая церковь с остроконечной крышей. Сквозь фиолетовые стекла одного из ее окон струился мягкий свет. Очевидно, органист остался у своего инструмента, чтобы проиграть воскресный хорал, ибо до ушей Сопи донеслись сладкие звуки музыки, и он застыл, прижавшись к завиткам чугунной решетки.

Взошла луна, безмятежная, светлая; экипажей и прохожих было немного; под карнизами сонно чирикали воробьи — можно было подумать, что вы на сельском кладбище. И хорал, который играл органист, приковал Сопи к чугунной решетке, потому что он много раз слышал его раньше — в те дни, когда в его жизни были такие вещи, как матери, розы, смелые планы, друзья, и чистые мысли, и чистые воротнички.

Под влиянием музыки, лившейся из окна старой церкви, в душе Сопи произошла внезапная и чудесная перемена. Он с ужасом увидел бездну, в которую упал, увидел позорные дни, недостойные желания, умершие надежды, загубленные способности и низменные побуждения, из которых слагалась его жизнь.

И сердце его забилось в унисон с этим новым настроением. Он внезапно ощутил в себе силы для борьбы со злодейкой-судьбой. Он выкарабкается из грязи, он опять станет человеком, он победит зло, которое сделало его своим пленником. Время еще не ушло, он сравнительно молод. Он воскресит в себе прежние честолюбивые мечты и энергично возьмется за их осуществление. Торжественные, но сладостные звуки органа произвели в нем переворот. Завтра утром он отправится в деловую часть города и найдет себе работу. Один меховщик предлагал ему как-то место возчика. Он завтра же разыщет его и попросит у него эту службу. Он хочет быть человеком. Он…

Сопи почувствовал, как чья-то рука опустилась на его плечо. Он быстро оглянулся и увидел перед собою широкое лицо полисмена.

— Что вы тут делаете? — спросил полисмен.
 — Ничего, — ответил Сопи.
 — Тогда пойдем, — сказал полисмен.

— На Остров, три месяца, — постановил на следующее утро судья.

[Istrinka]

Автор - однозначно О'Генри. А вот название... "чего-то там и хорал".

[Улыбаюсь]

 
О'Генри, "Фараон и хорал"
Загадывай! 

[Istrinka]

     Нгаара стоял в своем ветхом  каноэ и  тихо,  едва заметными  движениями
весла, гнал его в открытый океан.
     Далеко позади, в темноте, слабо светилась маленькая дрожащая точка. Это
жена Нгаары,  Ангата, развела на  уединенном пустынном берегу костер,  чтобы
хозяин очага мог легко найти свою хижину,  когда, окончив ловлю, он будет  с
добычей возвращаться к своей голодной семье.
     Нгаара тяжело вздохнул. Даже перед заходом солнца и в короткие сумерки,
когда рыба охотнее всего клюет, ни  одна не подошла к его  стальным крючкам,
за которые  он отдал старому Робинсону столько рыбы, ни одна не прикоснулась
к  их наживке, и даже  священный крючок, терпеливо и благоговейно, втайне от
чужих глаз сделанный самим Нгаарой из берцовой кости покойного "папаши",-- и
этот  крючок  рыба   презрительно,  словно  не   замечая  его,  обходила.  С
наступлением  ночи Нгааре пришлось взяться за раков и крабов. Пища неважная,
но ничего другого не оставалось. Однако и в этой охоте  неудача преследовала
бедного  Нгаару.  Лишь  несколько  небольших  крабов  и  с  десяток  крупных
серо-зеленых раков, тихо скрежеща  клешнями и  панцирями, копошились  на дне
его каноэ.  Сеть волочилась  по  дну, как  будто  нарочно выбирая места, где
добычи  меньше  всего. Несомненно,  Аху-аху-татана, злой  дух,  строит козни
Нгааре. Между  тем уже поздно,  скоро  надо возвращаться  домой,  к  берегу.
Сейчас отмель кончится, дно оборвется и круто пойдет вниз.
     Вдруг Нгааре пришла в голову новая мысль.  На этом  крутом склоне никто
не ловит крабов.  А что, если попытаться  и спустить по  нему сеть поглубже?
Кто знает, может быть, именно там множество добычи? Надо попробовать! Стыдно
будет такому опытному рыбаку и  ныряльщику, как Нгаара, могучему охотнику, в
расцвете сил, вернуться в совершенно пустом каноэ к голодной семье!
     Нгаара  решился.  Вот  сеть натянула веревку из  каноэ, Нгаара стал еще
осторожнее грести. Он тихо  шептал имена Меа-кахи -- бога рыбаков, Маке-маке
-- бога яиц морской ласточки,  которые Нгаара с опасностью для жизни добывал
и приносил ему в жертву, и даже Хава-туу-таке-таке --  яичного бога -- и его
уважаемой супруги Вие-хоа.
     Веревка, все  быстрей и быстрей разматываясь,  уже  подходила к концу и
вдруг, ослабнув, повисла. "Новое дно! -- радостно подумал Нгаара. -- И этого
никто  не знает!.."  Теперь  надо было осторожно  тянуть  кверху  по  склону
обрыва... Нгаара подгреб обратно на три-четыре длины своего каноэ, взялся за
веревку и потащил ее. Веревка  натянулась и дальше не пошла. У Нгаары  упало
сердце. Сеть, очевидно, зацепилась за что-то на дне. Нгаара потянул сильнее,
но с прежним  результатом. Тогда с гневным и опечаленным  сердцем он обругал
последними словами и  Езуса  белых, и  древних своих  богов, и  даже  самого
Татану, злого духа.
     Что оставалось делать? Не бросать же  сеть, которая кормит Нгаару и его
семью,  платит налоги, платит долги старому Татане -- Робинсону -- за водку,
за  табак,  за   крючки...   Правда,  здесь  непомерно  глубоко,  но  такому
ныряльщику, как Нгаара, даже вся длина веревки не страшна. А если акула? Это
было бы неприятно, но нож за поясом, и акуле не поздоровится.
     Нгаара скинул старую фуфайку, потертые, в густой мозаике заплат штаны и
бросился в черную воду.  Хотя, по  привычке, он  сейчас же открыл  под водой
глаза, но  в  кромешной тьме,  перед  которой звездная ночь наверху казалась
сумерками, он не  увидел веревки. Лишь пошарив рукой, он поймал ее  и быстро
начал спускаться  по  ней вниз. И  вдруг его широко раскрытые глаза  увидели
нечто такое, от чего дрожь суеверного страха пробежала по всему телу.
     Далеко  внизу,  в пучинах  океана,  сияло  огромное серебристо-туманное
облако,  как  будто  луна,  уйдя  с  неба,  погрузилась  в  темные   воды  и
распространяет там свой сильный свет, и вокруг нее пляшут яркие белые точки,
словно  подводные  духи встречают  свою властительницу  священными  веселыми
танцами. Внезапно глухой  певучий удар  донесся оттуда, из глубины, и потряс
все  оцепеневшее  тело  Нгаары.  Удар  за ударом, удар за ударом,  мерные  и
могучие, они лились, казалось, отовсюду, словно великаны били по чудовищной,
как гора, тыкве-- барабану  рапануйцев.  Зеленые и оранжевые  круги  поплыли
перед глазами  Нгаары, начавшего  уже задыхаться,  и, трепеща  от священного
ужаса,  он рванулся  кверху,  стараясь ничего  не  видеть  и не слышать.  Но
потрясающие удары преследовали, настигали его, и наконец, почти обезумевший,
Нгаара  выскочил  у  самого  борта  каноэ.  Он вцепился  в  него  дрожащими,
ослабевшими  пальцами  и долго,  икая  от страха, не мог отдышаться... Придя
немного  в  себя,  Нгаара  с опаской оглянулся, и  убедившись, что  он один,
приложил ухо к воде. Черная пучина оглушила его новым ударом, он подпрыгнул,
как  пружина,  перевалился  через борт каноэ  и  упал  на дно.  И  опять ему
показалось,  что  даже  дно  лодки  едва  заметно  и  мерно  сотрясается под
таинственными ударами, доносящимися  снизу,  и  тогда, окончательно  потеряв
голову,  Нгаара вскочил,  выхватил  нож,  одним взмахом отрезал  веревку  от
драгоценной   сети,  кормилицы  семьи,  и  отчаянно,  словно  спасая  жизнь,
заработал веслом...
     Всю ночь он провел как в  бреду,  метался на своем  тростниковом  ложе,
бормоча и выкрикивая страшные слова о луне, окруженной серебристым облаком и
погрузившейся  в  бездны  океана,  о  пляске  звезд  вокруг  нее  и  грохоте
священного барабана, сопровождавшего пляску. И жена его Ангата в отчаянии  и
ужасе выла  вместе с ним всю ночь, и утром  пришли соседи и  родственники, и
весть о страшном видении Нгаары  неслышно понеслась по острову, хранимая как
тайна,  от  белых,  которые, конечно,  не поверят в  видение Нгаары и  будут
преследовать и жестоко карать еретиков  и  вероотступников, возвращающихся к
своим древним богам.
     Но уже  на  третий день  старый Те-хаха,  околдованный спиртом  и  весь
пропитанный им,  получив у Робинсона стакан водки за мешок кокосовых орехов,
разболтал  ему чудесную тайну острова. И через несколько часов бронзовокожий
боцман Рибейро перевез тайну  в шлюпке на борт моторной шхуны "Санта-Мария",
доставившей  Робинсону новую  партию спирта,  гнилого ситца, готового платья
"последнего фасона" и разных пестрых побрякушек. И первым  услышал эту тайну
дон Хуан Гомец Гонзалес, журналист из Вальпараисо, случайно забредший сюда к
этому скучному острову в качестве приятеля и  гостя капитана шхуны. В тот же
день,  вечером,  журналист,  предчувствуя  неожиданную  сенсацию  для  своей
газеты, в шлюпке добрался до места, указанного старым, вечно пьяным Те-хаха.
Остановив шлюпку против хижины Нгаары, дон  Хуан  нырнул  в воду и  вернулся
совершенно потрясенный. Он видел серебристо-туманное сияющее облако и хотя и
не слышал грохота барабана, но принял на веру слова Нгаары о нем, переданные
Робинсону  старым  Те-хаха.   И  уже  ранним   утром  шестнадцатого  августа
радиостанция  "Санта-Марии"  передавала  в   Вальпараисо,  редакции   газеты
"Эль-пополо",  длинную,  с  потрясающими подробностями  корреспонденцию  под
сенсационным заголовком: "Тайна острова Рапа-Нуи". В тот же день вечером эта
сенсация  разнеслась  уже  по  всему  миру,  приведя  в  полное  смятение  и
растерянность  ученых и путешественников,  а  за  ними и миллионы  читателей
газет.

[Нима]

Istrinka,  вот же Вы заинтриговали книгой про остров Пасхи! Жду-не дождусь, пока кто-нибудь отгадает, запишу себе название и автора и обязательно почитаю. Хочу!

[Istrinka]

Да там книга не про это вообще-то

[doctor-helen]

С огромным интересом прочитала отрывок. Не знаю такого произведения. Но ОБЯЗАТЕЛЬНО прочитаю. Зацепило.

[Istrinka]

Даю подсказку:

     Через четверть часа ходьбы Павлик вдруг  споткнулся, нагнулся и вытащил
что-то из ила.
     -- А  вот  это  что  такое? -- спросил  он,  протягивая  Шелавину  свою
находку.
     В  его  руках  был  грубый,  примитивной  работы,  но  совершенно  ясно
оформленный  кривой  нож  с  каким-то  обрубком  вместо  рукоятки  и  тускло
поблескивающим  черным лезвием. Едва  взглянув  на  него,  Шелавин удивленно
воскликнул:
     --  Обсидиановый  нож! Нож  из чистого  вулканического  стекла!  А дело
становится   исключительно  интересным!  Абсолютно!..  Давай,   Павлик,  еще
покопаемся тут.
     Через минуту Шелавин с торжеством вытащил из ила еще одну находку.
     --   Так  и  есть!  --  обрадованно  сказал  он,  рассматривая  ее.  --
Обсидиановый  наконечник  копья... Замечательно!  Абсолютно!.. Копай, копай,
Павлик!
     Больше, однако, они ничего не нашли.
     Отдохнув немного,  они  пошли дальше.  Шелавин  потерял на  время  свою
обычную словоохотливость и долго шел молча, погруженный в задумчивость, лишь
изредка напоминая Павлику:
     -- Смотри под ноги. Хорошенько смотри! Не пропусти чего-нибудь.
     И снова шел  вперед, опустив  голову, молчаливый  и задумчивый, изредка
бормоча  что-то  неразборчивое  и натыкаясь на скалы. Через  полчаса Шелавин
внезапно  остановился  перед большой  плоской  скалой. Подняв  глаза, он  на
мгновение замер и потом с восторгом закричал:
     -- Лодка! Туземное каноэ!..
     С неожиданной ловкостью и быстротой он вскочил на скалу. Перед ним, как
на пьедестале  из базальта, почти  до борта засыпанное  илом, лежало длинное
суденышко   с   характерно   изогнутым   носом,   украшенным   замысловатой,
фантастической резьбой.
     --  Сюда, Павлик!  --  нетерпеливо  закричал  Шелавин. --  За  лопатку!
Расчищай!
     Окруженные тучей ила, они лихорадочно  работали около четверти часа, и,
когда  ил осел,  а вода  получила  свою  обычную  прозрачность,  перед  ними
оказалась  туземная  пирога  с  проломленным  дном и  нагруженная  остатками
прогнивших рыболовных сетей. Копаясь в  этой куче, то Шелавин,  то  Павлик с
радостными  криками  вытаскивали все  новые  и  новые находки:  человеческий
череп,  деревянные  статуэтки  с   человеческими  или   птичьими   головами,
рыболовные  костяные крючки, какие-то деревянные  красноватые дощечки длиной
от одного до двух метров, покрытые густой вязью непонятных значков.
     Первая  же  дощечка,  попавшая  в  руки  Шелавину,  произвела  на  него
потрясающее  впечатление.   Уткнувшись  е   нее  почти  вплотную  шлемом,  с
безумными, едва  не вылезающими  из  орбит глазами, он вглядывался несколько
мгновений в длинные ряды  этих значков, потом  вдруг, приплясывая на  месте,
закричал:
     -- Кохау!..  Козау ронго-ронго...  Это они! Это они! Кохау  ронго-ронго
рапануйцев!..
     Остолбеневший от  изумления  Павлик с  раскрытым  ртом  смотрел на  эту
картину,  напоминавшую пляску первобытных  дикарей с  какими-то  непонятными
заклинаниями.
     --  Понимаете ли  вы,  молодой человек, что это  значит, позвольте  вас
спросить? Нет-нет! Вы не понимаете, что это значит!.. Это... это...
     --  А  что же это, в самом деле, значит? -- спросил  пришедший  в  себя
Павлик.
     Но Шелавин вдруг замолчал, сосредоточенно задумался, потом пробормотал:
     -- Что  это значит?  Гм, гм... Подождем немного.  Надо убедиться.  Надо
проверить. Мы еще  встретим... Я уверен, что встретим  аху и... и... Пойдем!
Скорее идем дальше!.. Складывай все в лодку! На обратном пути захватим.
     Шелавин  почти бежал впереди, а Павлик  едва поспевал за ним.  Так  они
прошли  еще  около получаса,  и,  когда  Павлик  почувствовал  наконец,  что
выбивается из сил, Шелавин вдруг остановился.
     Перед ними, стеной метра в два вышины, тянулась поперек  склона, метров
на  пятьдесят -- шестьдесят в  длину, сложенная из огромных плит терраса. Но
ни Шелавин,  ни  Павлик  не  смотрели  на  нее.  В полном  молчании,  словно
зачарованные,  закинув  головы, они не  сводили глаз с нескольких гигантских
статуй,  безмолвно,  в  мрачном  и  грозном  спокойствии  возвышавшихся  над
террасой на пятнадцать  -- двадцать  метров. В  лучах фонарей были видны  их
странные   головы,   украшенные,   словно  каменными  тюрбанами,  огромными,
двухметровыми цилиндрами. Срезанные назад  узкие лбы, длинные вогнутые носы,
глубокие пустые  и  черные  глазницы,  тонкие, строго сжатые  губы и  острые
подбородки  производили незабываемое  впечатление  внутренней  силой  своего
сверхчеловеческого облика.
     Они стояли на удлиненных торсах, без ног, с едва намеченными под грудью
руками,-- примитивные и мощные, безмолвные и грозные,-- и пристально глядели
вперед,  в  безмерные пространства океана, через  головы  пигмеев,  внезапно
появившихся оттуда. Между этими стоящим словно  на страже гигантами валялись
многочисленные,  повергнутые  уже океаном  фигуры с  отлетевшими  в  стороны
огромными цилиндрами, некогда украшавшими их головы.
     --  Рапа-Нуи...--  бормотал  океанограф. --  Рапа-Нуи...  Древний
Вайгу... Значит правда: его затопил океан... Смотри, Павлик! Смотри! Запомни
это навсегда...
     Долго  стояли они молча перед  каменными  гигантами;  наконец  Шелавин,
словно очнувшись, вздохнул и сказал:
     -- Надо идти  дальше,  Павлик.  Мы  еще  встретим их немало.  Нам нужно
закончить обследование острова.
     Бросив последний  долгий  взгляд  на  подводных стражей  горы,  Шелавин
запустил  винт  и  поплыл дальше  на  юг. Павлик  последовал  за  ним. После
длительного молчания он спросил океанографа:
     --  Почему вы  сказали, Иван Степанович, "острова"? Разве это не просто
подводная гора?
     -- А где ты видел подводную  гору с затонувшими на ней лодками, ножами,
копьями  и, наконец,  с такими  сооружениями, как эти террасы и колоссальные
статуи? А?.. Позвольте вас спросить, молодой человек?
     -- Ну что же? -- набравшись духу, возразил Павлик.  -- Вы же нам как-то
рассказывали на  кружке  об опустившихся в  море островах  и даже материках.
Может быть, и здесь так же произошло?
     --  Гм,  гм...  --  замялся океанограф.  -- М-да...  Конечно,  бывает..
Отчасти ты прав, но только отчасти. Ведь могут быть случаи, когда остров или
материк  постепенно или  сразу, но  лишь  частично  покрывается  наступающим
океаном. Кажется, об этих трансгрессиях океана я тоже вам говорил? Очевидно,
и здесь произошел такой случай... А это что такое? -- внезапно прервав себя,
указал  рукой  Шелавин  на большое темное  пятно, выделяющееся  на  склоне в
подводных сумерках.
     --  Вход в пещеру  или грот,  могу сказать наверное,--  не задумываясь,
ответил Павлик, считавший себя в этих вопросах достаточно опытным человеком.
     --  И, очевидно,  очень большой  пещеры,--  добавил океанограф. -- Надо
посмотреть.
     Павлик  первым  вплыл  в  пещеру. Она оказалась  действительно огромных
размеров  и,  судя по  ее базальтовым  стенам и  сводам, была вулканического
происхождения. Возможно, что в далекие  геологические эпохи  через это жерло
или боковой  ход изливалась из недр  земли расплавленная лава.  Пещера  была
очень высока, широка и тянулась  далеко в глубину  горы. Ее дно было покрыто
илом, в котором среди бесчисленных раковин копошилось множество  иглокожих и
кишечнополостных;  стены,  обломки  скал  и  бугры  застывшей  лавы  заросли
фестонами, занавесями, коврами известковых водорослей.
     Бегло обследовав  пещеру,  Шелавин  и Павлик почувствовали усталость  и
голод.  Решено было  сделать  привал, отдохнуть и поесть. Оба  опустились на
небольшой  обломок скалы  и принялись  за термосы. Сделав  несколько глотков
горячего какао, Павлик вернулся к прерванному разговору:
     -- Иван Степанович, если мы не на простой подводной горе, то что же это
за остров?
     -- Это остров  Рапа-Нуи. Таинственный, загадочный остров, доставивший и
до сих пор  еще доставляющий массу хлопот и мучений географам, этнографам  и
историкам  культуры всего  цивилизованного мира. Слыхал  ли ты что-нибудь об
этом острове?
     -- Рапа-Нуи?.. Нет,-- признался Павлик,-- в первый раз слышу.
     -- Гм.. Нечего сказать, хорош! Но, может быть, ты знаешь его под именем
Вайгу, как его иногда называют?
     -- Н-нет,  Иван  Степанович,-- ответил  Павлик, чувствуя уже  некоторую
неловкость. -- И Вайгу не знаю.
     -- Не понимаю. Абсолютно не понимаю, чему вас только учили в этих ваших
прославленных гимназиях, или... как их там... колледжах, что ли!
     -- Колледж святого Патрика, Иван Степанович, в Квебеке.
     -- Не   святого   Патрика,--   разразился   океанограф,--   а   святого
невежества!.. Вот-с! Святого  невежества! Не знать ничего и даже не  слышать
об острове Рапа-Нуи, или Вайгу, или Пасхи! Это чудовищно!
     --  Пасхи? Остров  святой Пасхи? --  встрепенулся Павлик.  -- Я  что-то
припоминаю...  Да-да,  я  припоминаю... Это крохотный  остров  среди  Тихого
океана. Его открыл Дэвис  в тысяча шестьсот  восемьдесят седьмом году, потом
адмирал Роггевен -- в тысяча семьсот двадцать втором году. И остров населяли
тогда язычники,  идолопоклонники, но потом  туда  приехали какие-то  монахи,
которые обратили их в христианство. Вот и все, что  нам рассказал об острове
Пасхи учитель географии в колледже.
     -- Идиот,  на обязанности которого лежало превращать  детей в таких  же
идиотов, как он  сам! Как хороши,  Павлик, что ты вырвался из  этой  фабрики
невежд, тупиц и  ханжей! Поступишь  в  нашу советскую  школу --  и весь  мир
раскроется  перед  тобой  во  всей  своей  красоте  и правде!  Ведь тебе  не
рассказали  в  колледже самого  интересного  про этот  замечательный остров!
Крохотный островок, который за один час ходьбы можно пересечь с одного конца
до  другого, одинокий  клочок  земли,  затерянный  среди безбрежного океана,
отделенный четырьмя тысячами километров от Южной Америки и таким же примерно
расстоянием  от  ближайших островов Полинезии,-- этот островок  представляет
собой  настоящий клубок  научных загадок  и тайн! Ты подумай только, Павлик:
среди  всей Полинезии, между  всеми ее бесчисленными островами и  племенами,
только здесь, у этого маленького народца, населявшего Рапа-Нуи, развилась  и
расцвела   письменность!  На   тех   самых  кохау  ронго-ронго   --  длинных
красновато-коричневых  дощечках,  которые мы  только  что  нашли  в  каноэ и
держали в  руках!  Мало того! Эти деревянные таблицы  с  письменами  древних
рапануйцев  до   сих  пор  не  прочитаны,   не  раскрыты  ни   одним  ученым
цивилизованного мира.
     Шелавин замолчал и сделал несколько глотков какао из термоса .
     --   А  эти   террасы,  или  аху,   как  их  называют  туземцы!  А  эти
необыкновенные, поразительные статуи!  -- продолжал он через минуту.  -- Как
мог  сделать эти гигантские  сооружения маленький  народец, находившийся  на
самом  низком  уровне культуры?  Ведь  некоторые из  этих  статуй  достигают
двадцати трех  метров  в  высоту,  имеют  в  плечах  до двух-трех метров,  с
двухметровыми тюрбанами на головах, весят до  двух  тысяч центнеров! А таких
аху  к  моменту  появления   европейцев  насчитывалось   не   менее  двухсот
шестидесяти штук,  а статуй --  свыше  пятисот,  и все они  своими гневными,
угрожающими лицами обращены к  океану. Не  ясно ли, что эту  огромную, можно
сказать  --  титаническую,   работу  мог  выполнить   только  другой,  более
многочисленный, гораздо более культурный и развитый народ!
     Чтобы  разгадать все  эти  загадки,  некоторые ученые  высказали  такое
предположение. Этот остров  в  древности был гораздо  больших размеров.  Его
населяло многочисленное  племя  со своеобразной, довольно высокой культурой,
гораздо более высокой,  чем  у тех жалких племен, которых застали на острове
первые  европейцы.  И вот  настало  время,  когда древние  рапануйцы  начали
замечать,  что  их остров медленно,  но неудержимо  поглощается морем, Тогда
они, полные тревоги и смутных опасений, обратились к своим богам,  ища у них
защиты против угрожающей стихии.  Они начали строить у берега моря  огромные
террасы и  ставить  на них многочисленных идолов  как стражей  и  хранителей
родной земли. Но океан  продолжал неумолимо  наступать, и напрасно  каменные
боги вперяли  в него свои гневные, угрожающие взоры. Люди не теряли, однако,
надежды.  Лихорадочно  продолжали  они  свою работу; высекали новых  идолов,
строили новые аху и воздвигали на них новые  и  новые ряды  своих стражей  и
хранителей. Так  продолжалось,  вероятно,  много десятков  лег. Может  быть,
постепенно убеждаясь  в тщетности  своих надежд и в  бессилии своих богов, а
может  быть,  после  какого-нибудь  внезапного  штурма со  стороны океана  в
результате  землетрясения, но в конце  концов население впало в  панику, Оно
бросило  все работы  и, захватив весь свой скарб, устремилось к своим каноэ,
чтобы искать  спасения на  другой  земле.  Такие  переселения  с  острова на
остров,  через  огромные водные пространства  океана,  по  разным  причинам,
довольно часто происходили в истории заселения Полинезии.
     Некоторые ученые считают, что теперешние жители  острова Рапа-Нуи -- не
остатки  его первоначального  населения, а  пришельцы,  осмелившиеся  занять
остров, который или перестал погружаться,  или  стал  погружаться медленнее,
незаметнее. А то, что мы открыли сегодня большое подводное аху со  статуями,
должно окончательно доказать правоту теории о погружении острова...
     Шелавин  замолчал,  задумчиво  посасывая трубку  от  термоса  с  какао.
Павлик, слушавший  все  время рассказ океанографа, как  древнюю сказку, тоже
молчал. Наконец он спросил:
     -- Ну, а они, эти пришельцы, как они устроились на острове?
     --  Они,  может быть, с их точки  зрения,  жили  довольно долгое  время
неплохо --  до тех пор, пока  европейские "цивилизаторы" не обратили  на них
внимание.  Тогда  среди  островитян  появились  болезни,  страсть к водке  и
табаку, к  европейским безделушкам  и  к  так  называемой культуре. Но самый
тяжелый удар был нанесен острову  в тысяча восемьсот шестьдесят втором году,
когда перуанские работорговцы напали на него. После неимоверных жестокостей,
убийств, грабежей они захватили в плен большую часть населения -- пять тысяч
человек -- и увезли их на остров Чинча, у берегов Южной Америки, для  добычи
и погрузки  гуано -- птичьего помета, в огромных количествах скопившегося на
этих островах и вывозившегося для удобрения истощенных земель Европы.
     Правда,  некоторые  из  этих  несчастных  были потом  освобождены,  но,
вернувшись  на  родину, они привезли  с собой оспу, которая сильно истребила
население.  С  тех пор началось постепенное  его  вымирание, а уже  в тысяча
восемьсот шестом  году  оно составляло всего  лишь сто пятьдесят человек.  В
последнее   время  число  их  несколько   увеличилось  --  достигло  двухсот
пятидесяти  человек,  но  в  условиях  капитализма,  жестокой  эксплуатации,
пьянства,   болезней,  безысходной   нищеты  вряд   ли   это   племя  сможет
возродиться... Да-а-а!.. Это не  то,  что  у нас, Павлик! Сколько вот  таких
маленьких   племен   и  народов,  доведенных   царями,   их   чиновниками  и
капиталистическими хищниками до  вымирания, возродилось  у нас в Союзе после
Великой Октябрьской социалистической революции тысяча девятьсот семнадцатого
года!  Вот какие дела, молодой человек!.. Много еще других  тайн  для  науки
таит в  себе  этот  маленький,  почти  пустынный  островок.  Всего  сразу не
перескажешь,  Павлик, а нам пора возвращаться. Продолжать  обследование этих
подводных склонов я считаю теперь совершенно излишним: то, что капитан хотел
знать,  для меня уже вполне ясно. И это --  главное! Ну-с, в дорогу, молодом
человек, благонамеренный воспитанник колледжа святого Патрика в Квебеке!
     -- Я  бы  хотел поскорее забыть об  этом,-- тихо ответил Павлик,-- а вы
мне напоминаете...
     --  А-а-а!..  Гм...  Гм... Да, упрек  правильный... Ну, прости старика.
Больше не буду...
     Шелавин  с  добродушной  улыбкой  протянул  металлическую руку.  Павлик
весело и охотно пожал ее.
     Взгромоздив на себя кучу рыболовных сетей и расположив веером за спиной
священные таблицы рапануйцев и другие  трофеи, Шелавин и  Павлик отправились
домой.

[Нима]

Сдаемсууу!