Отгадай отрывок

[Tania2011]

Из детской фантастики

Маленькое белое солнце висело прямо над головой, и поэтому тени были короткими. Под деревьями, в тени, росла густая зеленая трава, колючая, как стая ежей. Подальше, на открытых местах, из земли высовывались рыжие, утыканные иглами шары. Когда к ним подойдешь поближе, иглы вырастают и шевелятся. Лучше не подходить, а то могут выстрелить иголками.

[Улыбаюсь]

Вот я балда! Полезла проверять - оказалось, что автора угадала, а произведение нет, так что молчу 
Но автора просто обожаю!

[7цветик]

Кир Булычев "Приключения Алисы"?

[Tania2011]

7цветик, автор правильно, книга из серии про Алису, но название ее другое. Может быть вспомните.

[7цветик]

Tania2011, "Тайна третьей планеты"?
Вот ведь загвоздка, в детстве вкесь семитомник со звездочками про Алису читала-перечитывала, а названий повестей не помню

[Улыбаюсь]

Tania2011, "Тайна третьей планеты"?
Вот ведь загвоздка, в детстве вкесь семитомник со звездочками про Алису читала-перечитывала

У меня такой же был)))) И тоже раза 3 перечитывала

[Нима]

"Лиловый шар"? - единственное, что я про Алису читала, и то не в книге, а в "Пионерской правде", печатали, помню, с продолжением... просто что-то знакомое показалось в этом небольшом отрывке...

[Tania2011]

Нима, да, это "Лиловый шар" Загадывайте.
7цветик, у меня тоже такой был.

[Нима]

О как! Угадала.... надо же...  Загадываю:

"Позвольте мне назвать свою историю -

     О сумасшедшем, которого обманули

     Два года  тому назад  проживал я летом в одном из своих имений... Река,
сенокос, парк,  огромный плодовый  сад -  хорошо!  Приехал  ко мне  в  гости
приятель, кандидат  прав - Зубчинский.  Уселись мы с  ним на веранде, увитой
диким  виноградом, играть в шахматы  - оба  были страстные шахматисты. Сбоку
столик,  на  столике   белое  вино  со  льдом,  ягоды,  бисквиты  -  хорошо!
Передвигаем  фигуры, болтаем  о том о сем, вдруг  он, сделав удачный ход, на
минутку призадумался, посмотрел на меня странными глазами и говорит:
     -  Что,  если  шахматного  коня  сеном  накормить?  Можно тогда  партию
выиграть?
     Шутка была глупая. Я пожал плечами, снисходительно усмехнулся и говорю:
     - Что за дикая мысль пришла тебе в голову?
     - Нет не дикая! (И  смотрит на  меня  нехорошими  глазами.)  Нет-с! Не!
Дикая!  Сено  - великая вещь.  Если теноров кормить  сеном, они  как соловьи
будут петь! А вам все жалко?! Лошади у вас живут без сена - безобразие!
     -  Николай  Платоныч, - испуганно говорю я. - Что это ты,  от жары, что
ли? Опомнись! Завизжал он дико, пронзительно:
     - Не  потерплю! У  самого сенокосы по пятьсот  десятин,  а он лошадей с
голоду морит!! Во мне, может быть, душа лошади - и я страдаю! Подлецы!!
     Волосы у него сделались влажными, встали дыбом.
     Я его взял за руку, а он как обожженный отскочил, закричал, перекинулся
через перила веранды и давай по клумбам сигать, точно жеребенок...
     - Ход коня! - кричит снизу. - Видишь? Парируй, подлец!
     Прыгал  он,   прыгал,  наконец,   очевидно,  острый  пароксизм  прошел,
утомился,  притих, улегся на  ступеньках  веранды  и  принялся тихо, жалобно
плакать.
     Я долго стоял над ним в раздумье. Положение было жестокое и глупое. Что
Зубчинский мой сошел с ума, - я, конечно, не сомневался. Но что с ним делать
дальше?  Помешательство, очевидно, буйное.  Связать его и запереть в сарай -
жаль.  Все-таки  приятель.  До  ближайшего  доктора   двадцать   верст,   до
губернского  города,  в  котором была и лечебница для  умалишенных,  - около
тридцати. Но как довезти его туда, этакое  сокровище? Сумасшедшие необычайно
подозрительны,  хитры, и,  конечно, мой Николай  Платоныч сразу  догадается,
куда я его везу... А  догадается - страшных  вещей может наделать.  Силища у
них в этом состоянии непомерная - и Телохранителю, пожалуй, не справиться.
     Пока я стоял так над  ним  в  раздумье,  приблизился мой  управляющий -
человек  со светлой головой, бывший  провинциальный актер,  потянувшийся  за
мной  на  лоно природы.  Он  из  окна  своего  флигеля  видел, какие курбеты
выделывал на клумбах мой кандидат прав, и поспешил на помощь.
     Я  отвел  его  в сторонку, посвятил в  двух  словах  во всю  эту глупую
историю, спрашиваю:
     - Что делать?
     - Не иначе как в город везти нужно, в сумасшедший дом.
     -  Да ведь  как  его  отвезешь-то? Ведь  он тут все  переломает  и  нас
перекалечит.
     - Хитростью надо взять.
     Призадумался я - и вдруг, как птица крылом по воде, зацепилась у меня в
мозгу мимолетная, но очень светлая мысль.
     -  Вот что...  - сказал я.  -  Вы  можете часа  на  четыре притвориться
сумасшедшим?
     Смотрит на меня управляющий умными глазами, ухмыляется:
     - Конечно, могу. Актером я был неплохим.
     -  Ну  и ладно. Попробую  подловить на  это  беднягу.  Сядьте-ка там за
столом и  скроите физиономию по возможности  наиболее идиотскую.  А я  с ним
поговорю.
     А  Николай Платоныч  плакал, плакал и затих.  Задремал, что ли... Сел я
около него на ступеньки веранды, потряс его за плечо и говорю:
     -   Николай  Платоныч,  а,  Николай  Платоныч!  Поднял  он  измученное,
осунувшееся лицо и спрашивает:
     - Что тебе?
     - Послушай... У меня, брат, большое несчастие!
     - А что такое?
     - Мой управляющий с ума сошел. В его тусклых глазах блеснул интерес.
     - Да что ты? Гаврилов? С ума сошел? С чего же это он?
     - А  черт его  знает. Понимаешь, стал уверять, что он нынче утром крысу
проглотил.
     - Вот дурак-то! Как же это человек может проглотить крысу?
     -  То же  самое и  я  ему говорю! Никаких  резонов не принимает - сидит
внутри крыса, да и только!
     - А знаешь что? Дай я с ним поговорю. Может, урезоню.
     Подошел к управляющему. Стал  разглядывать  его  с огромным интересом и
сочувствием.
     - Послушайте, что с вами случилось?
     - Крыса внутри сидит. Нынче нечаянно проглотил.
     - Ну, Гаврилов,  голубчик!  Подумайте  сами: ведь  это вздор.  Как  это
человек  может  проглотить  крысу?  Ведь вы  человек  интеллигентный, знаете
строение гортани, пищевода...
     У моего Гаврилова лицо до того тупо-идиотское, что смотреть противно.
     -  Раз я  вам  говорю,  что  у меня  внутри крыса, значит, она там. Вот
приложите руку к животу - слышите, как скребет когтями внутри?
     -   Поймите,  что  никакое  живое  существо   не  выдержит  температуры
желудка...
     -  Не  морочьте  голову...  Вы  подкуплены  хозяином.   Плюнул  Николай
Платоныч, отошел ко мне.
     - Форменный  сумасшедший! Я ему  логически доказываю, что не может быть
живая  крыса  в  человеческом  животе,  а  он  черт  его  знает  что  несет.
Послушай... Давай его полечим, а?
     - Чем же его лечить?!
     - Покормим сеном. Живые  соки, которые  находятся в стебельках  свежего
сена, могут  оказать очень благодетельное действие на серое  вещество мозга.
Понимаешь - сочное сено! Накормим его, а? Я сделал вид, что размышляю.
     - Сено,  конечно, очень  полезная  вещь. Но  как его дозировать?  Очень
сильная доза может оказаться убийственной. Здесь без доктора не обойдешься.
     - Так отвези его в сумасшедший дом, там его поставят на ноги.
     - Я бы и отвез, но одному трудно. Друг Николай  Платоныч, выручи! Давай
его вместе отвезем.
     - Послушай... А вдруг он догадается, куда мы его препровождаем?
     - А ты с ним поговори. Соври что-нибудь.
     Николай Платоныч сомнительно покачал головой, приблизился к Гаврилову и
сказал, хитро на меня поглядывая:
     - Вот что, друг Гаврилов! Мы тут обсудили этот вопрос с крысой и решили
вас  везти в  город на операцию.  Раз крыса в  желудке, нужно его  вскрыть и
извлечь  оттуда  инородное тело.  А потом  уж я буду долечивать вас сеном  -
согласны?
     - Я боюсь докторов! Вообще же есть у меня один приятель - доктор, да он
в доме умалишенных служит. Глаза сумасшедшего радостно блеснули.
     - Ну, вот мы вас к нему и отвезем. Конечно, знакомый доктор лучше!
     Он подошел  ко  мне на цыпочках и подмигнул  на Гаврилова  с дьявольски
лукавым видом:
     - Все устраивается как нельзя лучше. Этот болван со своей глупой крысой
внутри сам лезет  в лапы  психиатров. Вели закладывать лошадей - мы его живо
домчим.
     И  вот,  когда  мы  уселись  в  экипаж,  нужно  было  видеть,  с  какой
трогательной заботливостью относился настоящий сумасшедший к поддельному. Он
закрывал   ему  ноги  пледом,  хлопотливо  засовывал   за  жилет  клок  сена
("Жизненная  эссенция сена  очень  хорошо размягчает  инородные тела  внутри
организма..."),  изредка во время пути обращался  к Гаврилову,  сочувственно
кивая головой:
     - Ну, что, Гаврилов?.. Успокоилась крыса?
     - Нет, ворочается, проклятая.
     -  Ах ты ж,  история какая. Ну, потерпи, голубчик... вот привезем тебя,
сделаем операцию - и все как рукой снимет.
     Приехали. У ворот дома умалишенных Зубчинский заботливо помог Гаврилову
выйти из экипажа и, деликатно поддерживая под локоть, стал всходить с ним по
ступенькам лестницы.
     Я шел сзади, а сердце отчего-то тоскливо ныло.
     На наше счастье в приемной находился в тот момент  доктор с ассистентом
и два здоровенных служителя в белых халатах.
     - Чем могу служить? - деловито  спросил доктор. Оставаясь  благоразумно
около входных дверей, я сделал незаметный знак доктору и сказал:
     -   Да  вот   приятель  у   меня  захворал.  Не   можете  ли   вы   его
освидетельствовать?
     -  Понимаете,  доктор,  -  развязно  вступил в  разговор Зубчинский.  -
Вообразил он, что в его животе сидит крыса, и...
     -  Дело,  собственно,  не во мне, -  вежливо  шагнул вперед, кланяясь и
делая знак доктору, Гаврилов. - А мы привезли к вам господина Зубчинского...
     Доктор опытным взглядом окинул лица обоих и сразу понял, в чем дело.
     -  То  есть он шутит,  - насильственно улыбаясь и странно дрожа, сказал
заискивающе Зубчинский. - Если крыса действительно сидит внутри, то препарат
свежего сена...
     - Хорошо, хорошо. Но вы, господин Зубчинский, пока отдохните, вы устали
с дороги. Уведите этого господина в восьмой номер!
     Глаза Зубчинского  странно  округлились, он дернулся вперед,  но четыре
могучие руки уже клещами держали его сзади. Он увидел ясно сразу, все в один
момент: Гаврилова,  деловито  что-то  шепчущего  на  ухо  доктору,  и  меня,
отворачивающего от него смущенное лицо,  меня, который  уговорил его помочь,
меня, который уже взялся за ручку двери, чтобы уйти, покинуть его.
     И  страшный, как  лязг  железа,  стон прорезал  застоявшийся больничный
воздух:
     - Обманули!!! Доктор, они меня обманули!! Погиб!!
     Не помня  себя я выскочил  из  приемной, кубарем  скатился с лестницы и
опомнился только тогда, когда Гаврилов догнал меня на улице, усадил в экипаж
и мы  выехали  снова на  степной  простор  среди желтеющих  полей.  Гаврилов
молчал,  но,  если бы даже  он  заговорил, я бы не  слышал  его голоса.  Все
заглушалось этим до сих пор звенящим в ушах пронзительным криком, в  котором
слилось все человеческое отчаяние, ужас, страшный упрек и огромное страдание
при столкновении с подлостью людской:
     - Обманули!!!"

[Mama Cholia]

  Нима, помню когда-то читала это, как нехорошие люди сыграли на чувствах очень доброго, но немного странного гражданина. Хотя то, что когда-то читала тут не докажешь, ты, по-моему весь рассказ выложила. Не помню ни названия, ни автора, нуждаемся в подсказке.

[Нима]

Mama Cholia, ну что Вы, это только кусочек из длинного рассказа (или даже маленькой повести) известного писателя-юмориста начала 20 в. Вы ее точно читали, вспоминаете в верном направлении. ДАм еще кусочек, из самого начала, там имена-прозвища, язык, стиль - сплошные подсказки:


" Должен вам сказать, что вы все - смертельно мне надоели.
     - Меценат! Полечите печень.
     -  Совет неглупый. Только  знаешь,  Мотылек, какое лучшее  лекарство от
печени?
     - Догадываюсь: всех нас разогнать.
     - Вот видишь, почему я так глупо  привязан к вам:  вы понимаете меня  с
полуслова. Другим бы нужно было разжевывать, а вы хватаете все на лету.
     - Ну, что ж... разгоните нас. А через два-три дня приползете к нам, как
угрюмый крокодил  с  перебитыми лапами, начнете хныкать - и снова все пойдет
по-старому.
     - Ты, Мотылек, циничен, но не глуп.
     - О, на вашем общем фоне не трудно выделиться.
     - Цинизмом?
     - Умом.
     - Меня интересует один вопрос: любите вы меня или нет?
     - Попробуйте разориться - увидите!
     - Это опасный опыт: разориться не  шутка, а потом, если увижу,  что  вы
все свиньи, любящие  только  из-за денег, - опять-то  разбогатеть  будет уже
трудно!
     - Я вас люблю, Меценат.
     - Спасибо, Кузя. Ты так ленив,  что эти четыре  слова, выдавленные безо
всякого принуждения, я ценю на вес золота.
     В  большой  беспорядочной,  странно  обставленной комнате, со  стенами,
увешанными коврами, оружием и картинами, - беседовали трое.
     Хозяин, по  прозванию Меценат,  -  огромный, грузный  человек с  копной
полуседых волос на голове, с черными, ярко блестящими  из-под  густых бровей
глазами,  с  чувственными  пухлыми  красными  губами  -  полулежал   в  позе
отдыхающего льва на широкой оттоманке, обложенной массой подушек.
     У его ног  на ковре, опершись  рукой о края  оттоманки, сидел Мотылек -
молодой человек  с лицом, покрытым  прихотливой  сетью морщин и складок, так
что лицо его во время разговора двигалось и колыхалось, как вода, подернутая
рябью.  Одет  он  был с вычурной  элегантностью,  резко  отличаясь  этим  от
неряшливого Мецената, щеголявшего ботинками с растянутыми резинками по бокам
и бархатным черным пиджаком, обильно посыпанным сигарным пеплом.
     Третий - тот, кого  называли  Кузей, - бесцветный молодец с  жиденькими
усишками  и вылинявшими голубыми глазами - сидел  боком  в кресле, перекинув
ноги  через его ручку, и  ел  апельсин, не очищая  его,  а  просто откусывая
зубами кожуру и выплевывая на ковер.
     - Хотите, сыграем в шахматы? - нерешительно предложил Кузя.
     -  С  тобой?  Да ведь ты,  Кузя, в пять  минут  меня  распластаешь, как
раздавленную лягушку. Что за интерес?!
     - Фу, какой вы сегодня тяжелый! Ну, Мотылек прочтет вам свои стихи. Он,
кажется, захватил с собой свежий номер "Вершин".
     -  Неужели Мотылек способен  читать мне свои  стихи?  Что  я ему сделал
плохого?
     - Меценат!  С вами сегодня  разговаривать - будто жевать промокательную
бумагу.
     В комнату вошла толстая  старуха  с сухо поджатыми губами, остановилась
среди  комнаты,  обвела  ироническим  взглядом компанию и,  пряча  руки  под
фартуком, усмехнулась:
     - Вместо, чтоб дело какое делать, - с утра языки чешете.  И что  это за
компания такая - не понимаю!
     -  А-а,  -  радостно закричал Мотылек,  - Кальвия Криспинилла! Magistra
libidinium Neronis!
     -  А  чтоб  у  тебя  язык  присох, бесстыдник!  Этакими словами старуху
обзываешь!  Боря! Я тебя  на  руках нянчила, а ты им позволяешь такое! Нешто
можно?
     - Мотылек, не приставай к ней. И что у нее общего, скажи, пожалуйста, с
Кальвией Криспиниллой?
     -  Ну, как же.  Не краснейте, Меценат, но  я  пронюхал,  что она  ведет
регистрацию всех ваших сердечных увлечений. Magistra libidinium Neronis!
     -  Гм...  А  каким способом  ты  будешь с лестницы  спускаться, если  я
переведу ей по-русски эту латынь?..
     -  Тcсс!   Я  сам  переведу.  Досточтимая   Анна  Матвеевна!  "Magistra
libidinium  Neronis" - по-нашему "женщина,  украшенная добродетелями". А чем
сегодня покормите нас, звезда незакатная?
     - Неужто уже есть захотел?
     -  Дайте ему маринованного щенка по-китайски, - посоветовал Кузя. - Как
ваше здоровье, Анна Матвеевна?
     - А! И  ты здесь. И уж с утра апельсин жрешь. Проворный. А зачем шкурки
на пол бросаешь?
     - Что  вы, Анна  Матвеевна! Я, собственно,  бросал  их  не  на  пол,  а
наоборот,  в  потолок...  но  земное притяжение... сами  понимаете! Деваться
некуда.
     - Эко, язык у человека без костей. Боря, чего заказать на завтрак?
     -  Анна  Матвеевна!  - простонал  Меценат,  зарывая кудлатую  голову  в
подушки.  -  Неужели опять яйца всмятку,  котлеты, цыплята?  Надоело! Тоска.
Мрак. Знаете что? Дайте  нам свежей  икорки, семги, коньяку да  сварите  нам
уху,  что ли... И также -  знаете что? Тащите  все это сюда. Мы расстелим на
ковре скатерть и устроим этакий пикничок.
     - В гостиной-то? На ковре? Безобразие какое!
     - Анна  Матвеевна! -  сказал  Мотылек, поднимаясь с ковра  и приставляя
палец к носу. - Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути.
     - Ты  не  смей  старухе такие слова  говорить.  То-то ты весь в морщины
пошел. Взять бы утюг хороший да разгладить.
     - Боже вас  сохрани, - лениво сказал Кузя, вытирая  апельсиновый сок на
пальцах подкладкой пиджака, - его морщины нельзя разглаживать.
     - Почему?  - с  любопытством осведомился Меценат, предвидя  новую  игру
вялого Кузиного ума.
     -  А как  же! Знаете,  кто  такой Мотылек?  Это  "Человек-мухоловка". В
летний зной - незаменимо! Гений по ловле мух! Сидит он, расправив морщины, и
ждет.  Мухи  и рассядутся у него  на лице. Вдруг - трах! Сожмет сразу лицо -
мух  двадцать   в  складках   и  застрянут.  Сидит  потом  и  извлекает  их,
полураздавленных, из морщин, бросая в пепельницу.
     - Тьфу! - негодующе плюнула старуха, скрываясь за дверью.
     Громкий смех заглушил стук сердито захлопнутой двери.

[Mama Cholia]

  Этот отрывок не помню, если писатель-юморист начала 20 в. - Зощенко, Аверченко, ну и Ильф и Петров (если их можно назвать писатель)???? 

[Нима]

Аверченко! Может, кто-то все же вспомнит название? Mama Cholia, давайте подождем еще, Вы не против? пусть кто-то угадает!

[Looking for the Sun]

 

[Нима]

Тады ой. Это был Аверченко Аркадий, повесть "шутка Мецената".
Перегадывать?
Перегадываю:
"Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих, и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться.

Это было на рассвете Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки, и чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. - Вам, кажется, теперь не до смерти, сказал я ему, вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать... - "Вы ничуть не мешаете мне, возразил он, извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно; выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам". Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился."