Отгадай отрывок

[Нима]

что-то до боли знакомое, но точно не помню.... рискну предположить - Волков? Семь подземных королей?

[Ляпако]

Нима, ага)))

[tata-ru]

рискну предположить - Волков? Семь подземных королей?

Нима, ваша очередь загадывать

[Нима]

Ух. Ну, попробую! Давно хотелось перечитать, вот и повод.

"Остров Патмос на поверку оказался довольно оживленным  местечком.
Видимо, в то время он располагался на  пересечении  нескольких  каботажных
если и не дорог, то, во всяком случае, тропинок. Чуть ли не каждую  неделю
в его удобной южной  бухточке  бросало  якорь  какое-нибудь  судно,  чтобы
пополнить здесь запас пресной воды, снабдиться вяленой козлятиной, а то  и
спустить на берег очередного ссыльного.
     На  Патмосе  оказалось  полным-полно  ссыльных.  Они  называли   себя
жаргонным словечком _п_р_и_к_а_х_т_ы_, что соответствует  примерно  нашему
понятию  "крестник".  Были  там  крестники  Калигулы,  крестники  Клавдия,
крестники Тиберия. Возомнившие о себе сенаторы,  проштрафившиеся  артисты,
иноземные  князья,  мастера  и  любители  красного  словца,  непотрафившие
реформаторы - некоторые при семействах и скарбе, а некоторые без ушей, без
языка, иногда без гениталий.
     И все это была элита, даже  те,  кто  был  без  гениталий.  Социально
близкие.   А   полуголый,   вываренный   в   кипящем    масле,    облезлый
профессиональный бандит был социально чуждым. Строго говоря, он  был  даже
недостоин ссылки: если уж на него не хватило масла, то место ему было, без
всякого сомнения, на кресте, а не  в  светском  обществе.  Поэтому  первые
недели пребывания его на острове были омрачены инцидентами.
     Впрочем, правильнее было бы сказать, что недели эти были  омрачены  с
точки зрения гордых прикахтов. Они стремились исправить упущение властей -
и не преуспели.
     Сначала были убиты три собаки: его пытались травить собаками, он убил
их и вместе с Прохором съел, зажарив  на  угольях.  Затем  были  изувечены
четверо рабов сенатора Варрона, посланные отомстить за собак. Бандит лишил
их гениталий, чтобы они в дальнейшем  ни  в  чем  не  превосходили  своего
хозяина.
     Тогда на него устроили настоящую облаву, которой руководили  опальные
офицеры Четырнадцатого легиона.  Облава  кончилась  ничем:  сожгли  пустую
развалюху, в которой ютился он с Прохором, разбили единственный его горшок
со вчерашней похлебкой да захватили несколько коз, случившихся  неподалеку
и вряд ли ему принадлежавших.
     Той же ночью поселок прикахтов запылал, подожженный с четырех  концов
пастухами-фригийцами, а бандит со  своим  Прохором,  нагрузившись  скарбом
сенатора Варрона, ушел  в  горы.  Таким  образом,  развеселое  приключение
изнывавших от скуки крестников трех императоров превратилось в  тяжелую  и
бессмысленную  войну  с  аборигенами,  окончившуюся  лишь   месяц   спустя
капитуляцией на достаточно унизительных условиях.
     Иоанн-Агасфер  стал  жить  в  горах.  С   точки   зрения   стороннего
наблюдателя, это было  чисто  растительное  существование.  Он  ничего  не
делал, только ел да спал. Приносил воду  и  добывал  пищу  Прохор.  Иногда
приходили пастухи. Не здороваясь, садились у костра и  пили  кислое  вино,
принесенное с собой в облезлых мехах. Тогда Иоанн  напивался.  Иногда  ему
хотелось женщину. Свободных  женщин  на  острове  не  было.  Он  обходился
козами. Никаких иных желаний у  него  не  возникало.  Собственно,  он  был
счастливейшим человеком своего времени: ему не надо было работать, и  все,
чего он желал, было у него под рукой.
     Вокруг него ничего не происходило.
     Зато внутри него происходили вещи, поистине  поразительные,  и  он  с
тревогой и изумлением впитывал их в свое сознание часами напролет, валяясь
на шкурах в убогом шалашике. Началось это, несомненно,  от  римского  яда,
когда он трупом плавал в луже собственной блевотины на полу экзекуторской.
Это продолжалось сквозь нестерпимую боль, когда  его  варили  у  Латинских
ворот. И с тех пор это не прекращалось. Были ли  это  голоса,  теперь  уже
вполне ясно и внятно рассказывающие  ему  о  принципах  и  законах  бытия?
Возможно. Возможно, это были именно голоса. Были ли это видения,  яркие  и
огромные, видения того, что было, того, что будет,  того,  что  есть?  Да,
очень может быть. Он видел. Он видел, он обонял, он осязал, он ужасался  и
восторгался. Но он не участвовал.
     Долгое время он думал, что это боги говорят с ним,  что  они  готовят
его к какому-то великому деянию и наделяют его  для  этого  нечеловеческим
знанием, - _в_с_е_з_н_а_н_и_е_м_ наделяют они щедро его. Но по мере  того,
как сознание его наполнялось, по мере того, как вселенная вокруг него и  в
нем самом становилась все  огромнее,  все  понятнее,  все  яснее  в  своих
неисчислимых связях, протянутых в прошлое и будущее,  все  проще  в  своей
неизреченной сложности, - по мере того, как все это  происходило,  он  все
тверже укреплялся в мысли, что никаких богов нет  и  нет  демонов,  и  нет
магов и чародеев, что ничего нет, кроме человека, мира и  истории,  и  все
то, что озаряет его сейчас, идет не извне, а изнутри, из  него  самого,  и
что никаких таких особенных деяний  не  предстоит  ему,  а  предстоит  ему
просто жить вечно, со всей вселенною внутри."

[Акари]

я пас... 

[Istrinka]

А не Стругацкие ли это... ну случайно...
Или мне уже мерещится...

[Нима]

Istrinka, Инна, да! Это они! А произведение вспомните? Если нет - все равно, Ваша очередь загадывать, коль авторов угадали! 

[Istrinka]

Отягощённые злом или сорок лет спустя.
Правда, что ли, оттуда?

[Нима]

ТОчно!!! Ура-ура!!! Ваш ход!!!

[Istrinka]

Наскоро выпив стакан молока, приготовленный няней Агафьей, он сунул в карман незаметно от няньки несколько кусков сахара и бросился в сад.    Миновав цветники, оранжереи и теплицы нижнего сада, он торопливо перепрыгивал ступеньки небольших лестниц, отделявших террасу от огромного сада, длинные аллеи которого окаймлялись густыми шпалерами винограда, а на грядах, расположенных по самой середине террас и обложенных красиво дерном, росли правильными рядами всевозможные фруктовые деревья, полные крупных пушистых персиков, сочных груш, больших желтых и зеленых слив, янтарных ранетов, миндаля, грецких орехов и белой и красной шелковицы.    Этот громадный, возвышавшийся террасами сад, выходивший на три улицы и обнесенный вокруг каменной стеной, с его роскошными цветниками у дома, с оранжереями, теплицами, с его беседками, обвитыми пахучими цветами, и большим деревянным бельведером, откуда открывался чудный вид на Севастополь и его окрестности и откуда год спустя Вася в подзорную трубу смотрел, как двигались французские войска длинной синеющей лентой через Инкерманскую долину, направляясь к южной стороне города, -- этот сад содержался в образцовом порядке и сиял чистотой, пленяя глаза, главным образом, благодаря работе арестантов.    Партия их, человек в двенадцать -- пятнадцать, ранним утром, как только солнце поднималось над городом, входила в большую калитку верхнего сада с задней улицы и работала в нем часов до трех или до четырех, пока двое конвойных солдатиков дремали, опершись на ружья, у калитки или где-нибудь в саду.    Арестанты, приходившие ежедневно, кроме праздников, на работу в сад командира порта, обыкновенно были одни и те же. Они таскали откуда-то ушаты с водой, поливали цветники и гряды, пололи траву, подстригали деревья, мели дорожки, посыпали аллеи свежим гравием и потом утрамбовывали их, -- одним словом, делали все, что приказывал главный садовник, вольнонаемный немец, аккуратный Карл Карлович.    Работа была не из тяжелых, и арестанты, по-видимому, были довольны, что им приходилось заниматься садом, и старались изо всех сил.    Вот к этим людям, отбывающим суровое наказание за свои вины, и торопился Вася.   

[tata-ru]

книга "Побег"? только автора не помню

[Istrinka]

Угу, автор - Станюкович.
Загадывайте.

[tata-ru]

...Содержала контору пожилая женщина, которая сидела за стойкой, положив перед собой большую книгу для записей, ведшихся в идеальном порядке, и несколько свитков, где были указаны адреса работодателей, являвшихся клиентами конторы.
   Я приблизилась к этой важной особе, не подымая глаз и не замечая вокруг себя людей, пришедших сюда с той же целью, что и я, сделала глубокий реверанс и, запинаясь, изложила ей свое дело.
   Выслушав меня и с одного взгляда поняв по моей фигуре, что я из себя представляю, мадам с важностью и надменностью какого-нибудь министра, не удостаивая ответом, потребовала уплатить ей предварительно шиллинг, получив каковой сообщила, что места для женщин нынче чрезвычайно редки, а мне будет еще труднее устроиться, так как, судя по хрупкости, для тяжелых работ я не гожусь; тут же, однако, она соизволила прибавить, что поищет в своей книге кое-что для меня, так что мне лучше не уходить, а подождать в сторонке, пока она уладит дела с несколькими клиентами.
   Я отошла и встала чуть поодаль, буквально обмерев от ее слов, в которых с убийственной определенностью была обозначена самая безрадостная для меня перспектива.
   Немного оттаяв и осмелев, желая хоть как-то отвлечься от тяжких дум своих, я приподняла голову и стала оглядывать помещение, как вдруг встретилась глазами с леди (ибо так нарекло ее совершеннейшее мое простодушие), которая сидела в углу; на ней была бархатная мантилья (заметьте: в разгар лета), капор свой она сняла, пухлая, как перина, краснолицая дама лет, по крайней мере, пятидесяти.
   Смотрела она так, будто собиралась сожрать меня глазами, ощупывая меня взглядом с головы до пят, нимало не беспокоясь о том, что столь пристальное рассматривание конфузит меня до того, что я стала краснеть; для нее же это явилось наилучшей рекомендацией, свидетельством того, что я подхожу для ее целей. Некоторое время мой облик подвергался строгому обследованию, которое я, со своей стороны, старалась обратить себе на пользу, пытаясь придать гордую посадку голове, вытягивая шею, придавая лицу своему самые приятные выражения. Наконец дама подошла и заговорила со мной тоном величайшей учтивости.
   – Ты ищешь работу, милочка?
   – Да, благодарю вас (с реверансом до самого пола)...

[tata-ru]

 
подсказочка: "это роман английского писателя викторианской эпохи давно стал легендой мировой литературы. Его появление вызвало шок у пуританской английской публики того времени. На сегодня - неотъемлемая часть истории развития английской литературы."
ещё отрывочек: "... К приему мистера Норберта все было приготовлено и устроено. И вот в одиннадцать часов, под покровом ночи, со многими предосторожностями, в глубокой тайне он был встречен самой миссис Коул и ею же препровожден в спальню, где на старомодной ее кровати возлежала я, совершенно раздетая. Если и не страхи настоящей девственницы, то уж во всяком случае страхи существа вовсе потерянного овладевали мною, что придавало мне вид застенчивый и стыдливый. Именно такой вид и бывает у невинности и целомудрия, так что отличить от них мой облик было бы трудно даже глазом менее заинтересованным, чем у моего обожателя, уж позвольте звать его так, поскольку обычная в нашем ремесле кличка «хахаль» всегда казалась мне слишком жестоко неблагодарной по отношению к мужчинам за их оскорбительную слабость к нам.
   Как только миссис Коул произнесла все старинные заклинания, положенные в тех случаях, когда молодых женщин впервые отдают во власть мужчины, и вышла, оставив нас в своей комнате одних (между прочим, по просьбе мистера Норберта комната заранее была ярко освещена, очевидно, он предполагал провести куда более тщательный осмотр, чем тот, что у него на самом деле получился), гость, еще одетый, подскочил к кровати, где я зарылась с головой в одеяла, не сразу и не без борьбы – стянул их и, добравшись, прильнул к моим губам; сопротивление мое было так подлинно, что, пожалуй, у фальшивой добродетели поцелуя было добиться труднее, чем у настоящей. От губ он перебрался к груди, защищаясь, я кусалась и царапалась, как кошка, он же, устав от моего сопротивления, видимо, решил, что лучше разбираться со мной лежа рядом, а потому скоренько скинул с себя одежду и залез в постель.
   Украдкой оглядев его, я сразу же поняла, что от этого человека нечего ждать мощи и усердия, какие обычно необходимы для штурма невинности: тщедушная фигурка его скорее принадлежала утомленному ветерану-инвалиду, вынужденному тянуть лямку жаркого этого дела, чем рвущемуся навстречу битве молодцу-добровольцу."

[Нима]