katrin, а как с точки зрения Бога или как Вы трактуете чёрная полоса? Ну вот к примеру, куда бы Вы не пошли, что бы Вы не сделали всё плохо. Одни разочарование и проблемы на пустом месте.
@HelenD ну насколько я читатала то это такой же нерешаемый вопрос, как и за что дали больного ребёнка. Точно сказать для каждого человека нельзя. Мы можем гадать только за что лично нам. А в общем если смотреть: наша земная жизнь это экзамен на спасение души. Тут мы временно и хорошее посмертие надо ещё заработать. А Бог хочет чтоб все спаслись. И для этого все средства хороши, даже на наш взгляд неприятные. Если для этого надо погладить по головке то погладят, если надо против шерсти гладить то будет так. Если для нашего личного спасения вам надо жить в счастливой семье-вас туда поведут. Если в монастыре-вам туда дорогу укажут. Если вы идёте (возможно) куда то не туда и не заботитесь о душе то начинается череда вразумлений-наказаний-воспитательных моментов, ( между наказанием и вразумление и воспитанием я бы поставила знак равенства)что должно очистить душу, пересмотреть вашу жизнь. Возможно вы добиваетесь того, что вам ненужно с точки зрения Бога и даже повредит вам. Неполезного хотим, а когда крах наступает мы плачем. Страдания очищают человека. Будем жить в довольстве полном-будем равнодушными к другим. Несчастья ведут к Богу, учат нас к нему обращаться и на него полагаться. Святые и праведники благодарили за несчастья. И если человек начинает путь к Богу тут страдания и несчастья будут неизбежны. Но если переносить без ропота ( а смысла нет, ругайся не ругайся ничего на данный момент не изменится. )то за это Бог и утешения даёт и таким образом мы рай зарабатываем. Вкратце это православная точка зрения на несчастья. Возможно к вам это применимо возможно не совсем. Православный человек в таких полосах молится, святых просит о заступничестве а Бога о прощении грехов и о помощи, благодарит( ну или старается) Бога за несчастья, церковь посещает, исповедуется и причащается. Ну и старается решить свои проблемы или если это в какой то ситуации невозможно, то ждёт терпеливо окончания чёрной полосы. Пословицу слышали" Бог терпел и нам велел"? Вот к нам в такой ситуации и применимо. Желаю скорейшего окончания чёрной полосы.
Я два рассказа на тему исполнения наших желаний и видимых несчастий приложу. Очень интересные. Советую прочитать. Олеся Николаева оченьпросто пишет и заставляет задумываться и потом что то понимаешь. Если будет ругачка на тему лишнего в теме
то уберу просто.
Исполнение желаний
.Как-то раз превосходным сентябрьским деньком шли мы по Невскому и весело болтали — поэт Олег Чухонцев, критик Сергей Чупринин и я. Приехали мы в Питер в командировку, остановились в прекрасной гостинице, времени до вечера, когда у нас была назначена литературная встреча, оставалось вдоволь, и вот мы просто вольно гуляли и наслаждались…
А ведь, в сущности, мечты сбылись, — сказал вдруг Чухонцев, — Я вот всегда мечтал, чтобы мне не хлопотать, не ходить по редакциям, а сидеть дома. И чтобы мне сами оттуда звонили и просили дать им стихи. Так и произошло. Теперь звонят, просят — стихов на всех даже и не хватает…
В юности, до самого слома советской власти, его практически не печатали, цензурировали и каждую публикацию, которой приходилось дожидаться годами и получать в купированном виде, он добывал сердечной мукой.
А вы, Сергей Иванович, о чем мечтали вы? — спросил Чухонцев Чупринина.
— Я? — замялся тот и, несколько смущаясь, произнес: — Я ведь начинал в Ростове. Так вот — хотелось мне очень быть главным редактором… толстого литературного журнала.
— Ох, так вы точно в цель и попали! — засмеялся Чухонцев. — Сколько лет вы уже главный редактор «Знамени»? Двадцать?
— А ты? О чем мечтала ты? — спросили они у меня.
— Я?
С Невы подул прохладный ветер, надувая полы моего тонкого плаща. Золотые лучи стекали с купола Казанского собора и заливали лицо. Тут же стоял краснолицый и чуть поддатый Петр Первый с какой-то важной дамой в завитом парике и кринолине — с ними можно было сфотографироваться на память. Рядом оказалась карета с кучером — не желаете ли прокатиться? Весь Невский нес в себе тысячи возможностей и поводов для игры.
— Ну да, да, ты! О чем мечтала ты? — снова спросили они. — Чего ты хотела?
Я вспомнила, как много лет назад — двадцать? двадцать пять? — тот же вопрос задавал мне мой духовник:
— А чего вы хотите? Вы сами-то знаете?
И тогда я ему ответила, зажмурившись от дерзости, от неисполнимости моих желаний:
— Я бы хотела жить среди сосен, где-нибудь в Переделкине, писать стихи и слушать классическую музыку!
— Да это вы прямо здесь, на земле, хотите в раю оказаться! — засмеялся он. И в глазах его проплыли облака сомнения: он знал — здесь, на земле, человеку надлежит изведать многие скорби… Какая уж классическая музыка среди сосен!
— Ну хотя бы скажи — твои-то желания — сбылись? — теперь настаивали мои спутники.
— Ну да, да!
Мне почему-то стыдно было им признаться про сосны, классику и Переделкино.
А меж тем — совсем недавно мой муж купил такую волшебную компьютерную установку, на которой можно слушать весь мировой репертуар. И вот — Моцарт, Бах, Шуберт, Гендель, Вивальди заливают округу, то соперничая с птичьим пеньем, то входя в унисон с ветром, раскачивающим старые скрипучие сосны, и вольная душа подпевает им…
И тем не менее я ко всем «исполненным желаниям» отношусь с некоторой опаской. Все?таки просить надо с рассуждением и осторожностью, ибо не знаешь, что за крест выпрашиваешь себе… А ведь, как утверждали святые отцы, выпрошенный крест — самый тяжелый.
Например, моя мама всегда мечтала, чтобы ей не приходилось мыть посуду и убирать…
А моя подруга актриса и певица Люля мечтала эмигрировать («только бы вырваться из этой проклятой страны!»).
А мой приятель Леня Золотаревский мечтал стать баснословно богатым.
А красавица Ирэн мечтала научиться водить машину и купить себе что-то вроде «альфа — ромео».
И вот у моей мамы произошел инсульт, и она последние десять лет жизни не мыла посуду и не убирала дом, а просто лежала в постели.
А Люля уехала в Израиль и там поселилась в кибуце и — актриса, певица, балерина — ходила каждый день, ради пропитания, на очистку леса собирать там какие-то ветки, а вся ее заграничная артистическая карьера свелась к простой самодеятельности: по праздникам она пела в застольях и по — актерски выразительно рассказывала анекдоты.
А Леня Золотаревский сказочно разбогател, но у него украли ребенка и требовали за него выкуп. И когда он выкупил сына, тот сильно заикался, а сам Леня вскоре умер от лейкемии. Врачи говорили: это все — от перенесенного стресса.
А красавица Ирэн научилась водить машину, но поскольку у нее не было денег, она продала свою трехкомнатную квартиру в новом доме, на эти деньги купила «альфа — ромео» и сняла двухкомнатную квартиру в центре. А потом вдруг хозяева квартиры немыслимо взвинтили цены, Ирэн разнервничалась и разбила машину и в результате вынуждена была переселиться к бывшему мужу. Он жил с молодой женой и двумя маленькими сыновьями — погодками. И Ирэн полгода прожила у них в кладовке, а потом куда-то исчезла.
Честно говоря, и я подчас думаю: «Слава Тебе, Боже, что Ты не исполнил некоторых моих безумных желаний!»
Владыка Антоний Сурожский не без иронии вспоминал, как в детстве, увидев у своего дядюшки вставную челюсть, которую тот на ночь клал в стакан с водой, страстно желал иметь такую же.
А я в детстве, увидев в гостях у своей бабушки старую лагерницу, отсидевшую в сталинские времена по политической статье, залихватски курившую «Беломор» и приятным баском весьма артистично рассказывавшую о своих злоключениях, страстно захотела тоже вот так — пострадать, безвинно отсидеть срок, быть взвешенной на Божьих весах и оказаться в этой жизни — весомой.
В отрочестве же — я, наслушавшись рассказов подруги моей матери режиссера Инны Туманян о том, как ей приходится «отбивать» свой фильм, положенный Госкино на полку, возмечтала тоже быть режиссером и тоже вот так — бороться. У Инны Суреновны была мальчиковая стрижка, и я в девятом классе остриглась под мальчика. Инна Суреновна говорила роскошным для женщины низким голосом, и я стала басить. И когда я на первом курсе Литинститута на основах киноискусства, которые вел у нас знаменитый Л. Трауберг («Юность Максима»), написала в качестве курсовой режиссерскую разработку «Незнакомки», а он попросил меня остаться после занятий, поскольку нашел мою работу выдающейся, я ничуть не удивилась, а сочла это закономерностью судьбы.
Все ушли, и мы с ним остались в пустой аудитории.
— У вас есть талант, — сказал мэтр.
Я кивнула ему полыценно, но со скромным достоинством.
— У вас — подлинно режиссерское видение. Вы сами хоть это понимаете?
Я смущенно хмыкнула и почесала от волнения нос.
— Талант нельзя зарывать! — он даже чуть притопнул ножкой, словно подозревая, что у меня уже припрятана та лопата и вырыта та самая ямка, куда я вот — вот…
— Это моя мечта, — чистосердечно призналась я. — Я мечтаю быть кинорежиссером! Поступить во ВГИК…
— Так я же там преподаю! Я вам окажу содействие… А пока вы будете заниматься со мной, — он решительно взял меня за руку, — индивидуально.
И он многозначительно взглянул мне в глаза.
Тут я немного удивилась этой игре его глаз. Ведь маэстро был уже стар, очень стар, даже дряхл… Столь стар, что, честно говоря, когда он поднимался в аудиторию на второй этаж, из него мало — помалу сыпался песок. Он весь — осыпался! Но именно поэтому он оказывался — вне подозрений в нескромности…
— Но, — продолжал он, выпуская мою руку, — об этом никто не должен знать! Ни одна живая душа! Как говорится, ешь пирог с грибами, держи язык за зубами.
И он снова многозначительно взглянул на меня снизу вверх, ибо еще и росточком был мал — едва доставал мне до подбородка.
— Сейчас мы с вами отсюда выйдем, — сказал он, протягивая листок с номером своего телефона, — но вы делайте вид, что вообще со мной не знакомы. Сначала я. А потом — через три минуты — вы. Ну, вы поняли? Тсс!
Я отсчитала ровно три минуты после того, как он покинул аудиторию, и заторопилась домой. Но не успела я дойти до ворот, как нагнала его: он еле — еле ковылял. К тому же было скользко и его ноги то и дело разъезжались в разные стороны. Вдруг он покачнулся и замахал руками, пытаясь удержать равновесие.
— Вам помочь? — участливо спросила я, подскакивая к нему. Так пионеры — тимуровцы спрашивали старушек, которые собирались перейти через улицу.
И он именно так понял мою интонацию, правильно понял. Глянул на меня с обидой, с гневом, решительно рванулся вперед и, поскользнувшись, упал…
Больше он меня никуда не приглашал — ни во ВГИК, ни на индивидуальные занятия, ни вообще — в мир кино.
И оборвалась, не успев начаться, моя кинематографическая карьера…
Ну и еще… Была у мамы подруга — прекрасная безумка Люси, светская дама, жена старого писателя. Она носила баснословные туалеты, широкополые шляпы, длинные шарфы, пила шампанское и могла приехать к моей маме в любое время — хоть в три часа ночи с ворохом неких невероятных историй, восклицая с порога: «Как? Вы уже спите? Да как же можно спать?» Словом, это была очень вдохновенная и экстравагантная дама, к тому же прекрасная собой. Она то и дело «бросала вызов этому миру» и находилась с ним в весьма непростых, страстных и напряженных отношениях. Именно поэтому она любила говорить: «Дети? Помилуйте, я в неволе не размножаюсь!» И, признаться, мне это тогда очень нравилось. Я тоже собиралась «в неволе не размножаться» и «бросать вызов этому миру». Было время, когда я просто мечтала быть такой, как Люси!
Однако судьба моя сложилась иначе и повела по другой дороге. Вскоре я вышла замуж, и за два года у меня родилось двое детей. Люси посматривала на меня со снисходительным высокомерием и потеряла ко мне всякий интерес. Так прекрасная птица летит себе по небу, ничего не желая знать о всяких суетящихся у своей норы запасливых хомячках с барсучками…
Потом прошли годы, она все время кидала этому миру вызов и в конце концов осталась совсем одна. Недавно мне рассказали мои знакомые, что частенько видели ее, старенькую, пьяненькую и обносившуюся, в гастрономе возле их дома. А потом — пришла весть, что Люси умерла. Заснула, бедная, на лавочке в конце октября и замерзла.
Ну и много, много еще у меня было всяких образцов для подражания, желаний, мечтаний… Слава Богу, не все услышал Господь, не на все откликнулся.
Воистину, как это сказано в Великом каноне святого Андрея Критского: «Столп умудрила еси создати, о душе, и утверждение водрузити твоими похотьми, аще не бы Зиждитель удержал советы твоя, и низвергл на землю ухищрения твоя» [1].
…Слава этому Удерживающему нас над бездной, слава этому Низвергателю лукавых наших ухищрений!
Об этом и возвещает мне музыка, устремляющаяся выше крыши моего дома, выше верхушек сосен.
«Не знаете, чего просите»
Моя подруга Надюшка страстно мечтала выйти замуж. Была она, что называется, разведенка, одинокая мать с ребенком, за тридцать лет, и с этим были проблемы.
Узнав, что есть такой чудный святой — Трифон-мученик, которому молятся, прося его именно о замужестве, она стала ходить в храм Знамения Божией Матери, где была его чудотворная икона, и заказывать ему молебны.
И вот как-то раз в храме сразу после молебна подходит к ней какой-то мужик и спрашивает:
— Ты тоже о браке просила?
Она с удивлением воззрилась на него и пробормотала что-то невнятное.
— Ну вот, — радостно продолжал он, — я тоже — о браке. Так давай с тобой и поженимся — видно, Бог нас друг другу послал!.
Надюшка оглядела его и высокомерно подняла плечо: мужик был простецкого вида, с виду этакий работяга, совсем не комильфо. А Надюшка ведь — с запросами: и чтобы муж ее был интеллектуальный, и чтобы состоятельный, и чтобы из определенного круга… Она и сама — привлекательная, элегантная, с высшим образованием…
— Ой, нет, что вы! — отшатнулась она от неожиданного жениха.
— Почему? — искренно удивился он. — Я тебя тут не первый день вижу. Сама же просила — пошли мне мужа! Ну вот.
И он приосанился.
— Нет, — запричитала Надюшка, — о вас я совсем не просила!
Два дня она пребывала в душевном столбняке — ее душила обида: как, она просила, а ей — такой неподходящий товар!
Потом кто-то ее научил: если просишь, проси конкретнее. То-то и то-то.
И она стала просить уже, чтобы не просто выйти замуж, а чтобы муж ее был: умный, богатый, лучше всего — иностранец, причем желательно из стран Западной Европы или американец (но не чернокожий).
И вскоре именно такой человек (умный, богатый, иностранный и не чернокожий) возник в ее окружении. И все получилось точно так, как она просила: он сделал ей предложение, она вышла замуж и уехала с ним в Америку.
Но — увы! — это не принесло ей радости. Во — первых, ее бывший муж, отец ее ребенка, категорически отказался отпускать его из России и подписывать разрешение на его отъезд. Поэтому пришлось оставить этого ребенка с бабушкой. Это была плата за то, что новый супруг был иностранец.
Во — вторых, оказалось, что самой Надюшке в Америке абсолютно нечего делать, — не деньги же ей зарабатывать при богатом муже! И она пошла учиться в какой-то университет, который и окончила с дипломом по русскому разговорному языку.
А в — третьих, американец решил с ней развестись, но сделал это хитро и по — тихому, чтобы ничего ей не досталось из его богатств: он нашел такую страну (типа Гонолулу или Гвинеи), где по закону можно получить развод не платя жене отступных. И его адвокат просто предъявил Надюшке уведомление о разводе. И все. Это была плата за то, что муж ее был умен.
И Надюшка вернулась домой. Теперь она снова соединилась со своим ребенком, а на стене у нее висит диплом, выданный за отличное знание русского разговорного языка. Но разговаривает она на нем каким-то надтреснутым голосом, модуляции которого должны свидетельствовать о пережитом страдании.
Конечно, тут как на это посмотреть. Можно сказать о том, что есть такой мазохистский кайф: брать от жизни все, даже больше, чем можешь, и при этом желать казаться обездоленной… Но лично мне эта история вспомнилась, когда я прочитала у преподобного Нила Сорского:
«Молись, говоря: «да будет воля Твоя во Мне». Молясь, просил я часто себе того, что мне казалось хорошо, и упорствовал в прошении, неразумно принуждая Божию волю и не предоставляя Богу устроить лучше, чем Сам Он признает полезным. Но, получив просимое, впоследствии крайне скорбел, зачем просил я, чтобы исполнилась лучше моя воля, потому что дело оказывалось для меня не таким, как думал я».
И что же? Если посмотреть беспристрастно на некоторые свои разочарования и провалы, нельзя не признать, что многие из них были выпрошены, вырваны у жизни едва ль не силком, вслепую…
Как-то раз превосходным сентябрьским деньком шли мы по Невскому и весело болтали — поэт Олег Чухонцев, критик Сергей Чупринин и я. Приехали мы в Питер в командировку, остановились в прекрасной гостинице, времени до вечера, когда у нас была назначена литературная встреча, оставалось вдоволь, и вот мы просто вольно гуляли и наслаждались…
— А ведь, в сущности, мечты сбылись, — сказал вдруг Чухонцев, — Я вот всегда мечтал, чтобы мне не хлопотать, не ходить по редакциям, а сидеть дома. И чтобы мне сами оттуда звонили и просили дать им стихи. Так и произошло. Теперь звонят, просят — стихов на всех даже и не хватает…
В юности, до самого слома советской власти, его практически не печатали, цензурировали и каждую публикацию, которой приходилось дожидаться годами и получать в купированном виде, он добывал сердечной мукой.
— А вы, Сергей Иванович, о чем мечтали вы? — спросил Чухонцев Чупринина.
