Отгадай отрывок

[Улыбаюсь]

Загадывай!

Ой, вот это самое сложное 
А можно я из фильма? Просто только -только посмотрела (ну да, Женя - тормоз), очень понравился...

С какого-то возраста появился вопрос – «Зачем?»
 Вот раньше например, звонил приятель и говорил «Слушай, я познакомился с двумя девушками, у них отдельная квартира в Отрадном, я выпить купил, поехали!» и ты сразу ехал. И если бы кто-то тебя спросил зачем, ну как зачем, ты чо дурак? Две девушки! Отдельная квартира! Посидим, выпьем.
 А сейчас, тебе говорят – поехали, а ты думаешь – две какие-то левые девушки…, квартира у них в Отрадном…, это ж ехать туда, пить с ними, потом то ли, оставаться, то ли домой, а завтра на работу – Зачем!?

[Looking for the Sun]

О чем говорят мужчины 

[Улыбаюсь]

Ма-ла-дец! 
Загадывай!

[Looking for the Sun]

Наконец-то, к старухе пришла долгожданная Мирониха.
Старуха лежала на кровати так легко и невесомо, что сетка под ней совсем не прогибалась; у старухи дежурили только глаза, а тело, расстеленное на кровати и застывшее в немой неподвижности, оставалось без толчков и забот – как чужое. Не было никакой нужды трогать его: старуха давно уж лежала одна, будто потеряла себя от всех остальных и никак не может найтись. Ближе к обеду солнце с улицы попало в избу, и старуха, глядя на солнце, пригрелась от его веселого неустанного света, а то уж совсем затосковала сама с собой – хоть плачь.
Мирониха, настороженная тишиной в избе, в которую, она знала, понаехали гости, боязливо выглянула из-за перегородки, увидала, что старуха одна, и, вынырнув к ней, всплеснула руками:
– Оти-моти! Ты, старуня, никак живая?
Старуха обрадовалась Миронихе так, что в глазах засверкали слезы и завозилась на кровати, норовя подняться, вспомнила, что подниматься надо долго, и протянула Миронихе поддавшуюся руку.
– Дак видишь, живая. Вторые дни уж, как оклемалась. Тебе рази не сказывали?
Мирониха подержала старухину руку и выронила, но в руке нашлась сила и она сама легла ко второй, к левой руке и приласкалась к ней.
– Тебя пошто смерть-то не берет? – Мирониха присела к старухе на кровать и, говоря, наклонялась к ней. – Я к ей на поминки иду, думаю, она, как добрая, уж укостыляла, а она все тутака. Как была ты вредительша, так и осталась. Ты мне все глаза уж измозолила.
– Ты рази, девка, не знаешь, что я тебя дожидаюсь, – с охотой включаясь в игру, отозвалась старуха. – Мне одной-то тоскливо будет лежать, я тебя и дожидаюсь. Чтоб вместе в одну домовину лягчи.
– Я тебя, старуня, ногами запинаю. У меня ноги вострые, я их всю жисть об землю точила.
– А ты и вправду запинашь, с тебя чё взять.
– О-о. Ты меня не жди, сподобляйся. Я покамест побегаю, и ты ко мне не присуседивайся. Чем с тобой лежать, я лучше какого-нибудь старичка к себе возьму.
– Не присбиривай. Ты мне уж надоела со своими выдумками.
– Это ты мне надоела. Хуже горькой редьки. Скорей бы уж ты померла, чё ли. Ослобонилась бы я от тебя.
– Ишо плакать, девка, будешь, как помру.
– Если плакать буду, дак, думаешь, жалеть буду?
– И то правда, – согласилась старуха, останавливая Мирониху, чтобы – чего доброго! – не договориться до богохульства. С Миронихой недолго и в грех попасть, она и сама не помнит, что говорит. В молодости с ней лучше было не связываться, переспорит кого хочешь, да и сейчас еще язык не сточился совсем, того и жди – выкатит слово не для ушей и не поперхнется.

[Looking for the Sun]

Еще кусочек:

Она не видала Таньчору давно, а сколько давно, она не знала. Этот отсчет времени она вела не по годам, а по своему материнскому чувству– и три, и пять, и десять лет для нее не имели разницы и значили одно и то же: давно, дольше всех не была дома Таньчора. Уже после нее приезжала Люся, показался после севера Илья, не говоря уж о Варваре, которая бывает каждый месяц, а Таньчоры все не было и не было. Однажды она написала, что ее мужика переводят служить на новое место, ехать туда почти мимо дома и они по пути обязательно заедут. Старуха тогда еще была на ногах и забегала, захлопотала, чтобы как следует принять дочь и не ударить в грязь лицом перед зятем, которого она еще ни разу не видала вживе, перед собой. Дожидаясь их, она каждый день мыла пол, чтобы ее не захватили врасплох, наготовила всякой всячины из еды и даже заставила Надю взять в магазине две бутылки вина, долго прятала их от Михаила у себя под подушкой. Потом все равно их пришлось отдать Михаилу, потому что Таньчора так и не приехала. Ее мужика и правда перебросили, но только не туда, куда собирались попервости, а в этот самый Киев, где они и живут. В другой раз уже из Киева, его хотели перевести куда-то за границу, и Таньчора опять написала, что перед тем ему дадут отпуск и они на прощанье приедут, но в этот раз старухиного зятя отчего-то не тронули совсем и отпуска тоже не дали. Старуха и опечалилась, что сызнова не увидела Таньчору, и обрадовалась, что дочь не уехала на житье еще дальше, совершенно к чужим людям, которые даже говорят не по-нашему и у которых ей, конечно, было бы не сладко.
Вот так оно все и продолжалось до последнего дня.
<...>
И вот ее Таньчора как уехала, так и сгинула.
В последнее время старуха готова была винить в этом не дочь, а себя. В чем ее вина, она не понимала, ей было не по силам отправиться к дочери, которая живет где-то так далеко, что старуха не могла добраться туде даже умом, не то что дорогой, но она понимала другое: нельзя матери столько не видеть свою дочь – тяжело перед собой, неловко перед людьми, стыдно перед дочерью. Вот и выходит: что она за мать, если смогла вытерпеть такую разлуку? Что она сделала для того, чтобы свидеться с Таньчорой? Только и знала, что ждать. Хоть бы палец о палец ударила. А как ударить, чтобы был толк? Господи, если бы кто-нибудь подсказал. Старуха не боялась за Люсю, верила, что она себя в обиду не даст – не такой она человек; Варвару, ту, наоборот, мог обидеть каждый, но Варвара была рядом, почти на глазах; Илья – мужик, он сумеет за себя постоять, и только Таньчора, как нарочно выброшенный кусок, больше всех маяла старухино сердце, не давая ему покоя ни днем, ни ночью. Посмотреть бы на нее хоть через щелочку, хоть разок, чтобы понять, что с ней сталось, как живется ей на дальней стороне, среди чужих людей, без матери. И по лицу, без слов, можно многое узнать, и тогда старуха решила бы, молиться ей за дочь или радоваться. Еще и потому ей надо было перед смертью хоть мельком взглянуть на Таньчору, чтобы снять со своей души грех за то, что она ее долго не видела, очиститься перед богом и спокойно, радостно и светло предстать перед его судом: вот я, раба божья Анна, черного с собой не несу.
Но сегодня был последний срок: если до темноты Таньчора не приедет, значит, нечего больше и надеяться.

[Нима]

"Прощание с Матерой" какое-нибудь? (Чисто наобум)

[Looking for the Sun]

  оо!!!!! это "наобум" очень близко к правде! автор тот же, произведение другое) (подсказка в последнем предложении второго отрывка  )

P.S. И тут Бони-М такие наигрывают: тынц, тынц, тынц-тынц-тынц 

[Акари]

Оль, "тынц, тынц, тынц-тынц-тынц" - это ритм танца "ча-ча".
что ты этим хотела сказать? 

[Looking for the Sun]

Ну... это была подсказка насчет автора)))))  Это не ча-ча-ча, это песня Бони М.
P.S. И тут такая самая хриплая и развязная блондинка нашей эстрады затянула: "Йа радилаааааась в Си-бири!..." 
P.P.S.  Автор произведения, кстати, и правда Сибиряк. В последнее время часто выступает по поводу предотвращения окончательного загрязнения Байкала. 

[Looking for the Sun]

Как-то незаметно мы перешли к угадыванию только автора  Вот, кажется, самый известный его кусочек (ну точно в школе проходили) - из другого рассказа.

…Стоя друг против друга на коленях, мы заспорили о счете. Перед тем тоже, кажется, о чем-то спорили.
— Пойми ты, голова садовая, — наползая на меня и Размахивая руками, доказывала Лидия Михайловна, — зачем мне тебя обманывать? Я веду счет, а не ты, я лучше знаю. Я трижды подряд проиграла, а перед тем была «чика».
— «Чика» не считово.
— Почему это не считово?
Мы кричали, перебивая друг друга, когда до нас донесся удивленный, если не сказать, пораженный, но твердый, звенящий голос:
— Лидия Михайловна!
Мы замерли. В дверях стоял Василий Андреевич.
— Лидия Михайловна, что с вами? Что здесь происходит?
Лидия Михайловна медленно, очень медленно поднялась с колен, раскрасневшаяся и взлохмаченная, и, пригладив волосы, сказала:
— Я, Василий Андреевич, надеялась, что вы постучите, прежде чем входить сюда.
— Я стучал. Мне никто не ответил. Что здесь происходит? объясните, пожалуйста. Я имею право знать как директор.
— Играем в «пристенок», — спокойно ответила Лидия Михайловна.
— Вы играете на деньги с этим?.. — Василий Андреевич ткнул в меня пальцем, и я со страху пополз за перегородку, чтобы укрыться в комнате. — Играете с учеником?! Я правильно вас понял?
— Правильно.
— Ну, знаете… — Директор задыхался, ему не хватало воздуха. — Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И еще, еще… Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое…
И он воздел над головой руки.

 

[Ляпако]

Распутин.

[Looking for the Sun]

Правильно!  Валентин Григорьевич Распутин. Первое произведение называлось "Последний срок", второе - "Уроки французского".

[Mama Cholia]

    Ольга, гениальная в своей неожиданности подсказка (это я про тынц-тынц ), браво . Ни за что бы не додумалась  .

[Looking for the Sun]

Ну.. у меня еще были припасены страшенные фотки Григория Распутина, который мистически смотрит на всех и кагбэ спрашивает: а ТЫ отгадал отрывок?  jgdb Но он не пригодился)))) 

[Ляпако]

Валентин Распутин....с детства знакомая фамилия, очень много книг его было у нас дома....но я ни одну не прочла. кроме  училки французского


вот вам

Колонией в то время уже заинтересовались не только в нашей губернии, и на другой день народу в театре было видимо-невидимо. Между прочими вопросами, какие мне задавали, был и вопрос о совместном воспитании. Тогда совместное воспитание в колониях для правонарушителей было запрещено законом; наша колония была единственной в Союзе, проводившей опыт совместного воспитания.

Отвечая на вопрос, я мельком вспомнил о Раисе, но даже возможная беременность ее в моем представлении не меняла ничего в вопросе о совместном воспитании. Я доложил собранию о полном благополучии у нас в этой области.

Во время перерыва меня вызвали в фойе. Я наткнулся на запыхавшегося Б*****: он верхом прилетел в город и не захотел сказать ни одному из воспитателей, в чем дело.

— У нас несчастье, *** ******. У девочек в спальне нашли мертвого ребенка.

— Как — мертвого ребенка?!

— Мертвого, совсем мертвого. В корзине Раисиной. Ленка мыла полы и зачем-то заглянула в корзинку, может, взять что хотела, а там — мертвый ребенок.

— Что ты болтаешь?

Что можно сказать о нашем самочувствии? Я никогда еще не переживал такого ужаса. Воспитательницы, бледные и плачущие, кое-как выбрались из театра и на извозчике поехали в колонию. Я не мог ехать, так как мне еще нужно было отбиваться от нападений на мой доклад.

— Где сейчас ребенок? — спросил я Антона.

Иван Иванович запер в спальне. Там, в спальне.

— А Раиса?

— Раиса сидит в кабинете, там ее стерегут хлопцы.

Я послал Антона в милицию с заявлением о находке, а сам остался продолжать разговоры и дисциплине.

Только к вечеру я был в колонии. раиса сидела на деревянном диване в моем кабинете, растрепанная и в грязном переднике, в котором она работала в прачеченой. Она не посмотрела на меня, когда я вошел, и еще ниже опустила голову. На том же диване В***** обложился книгами: очеивдно, он искал какую-то справку, потому что быстро перелистывал книжку за книжкой и ни на кого не обращал никакого внимания.

Я распорядился снять замок спальни и корзинку с трупом перенести в бельевую кладовку. Поздно вечером, когда уже все разошлись спать, я спросил Раису:

— Зачем ты это сделала?

Раиса подняла голову, посмотрела на меня тупо, как животное, и поправила фартук на коленях.

— Сделала — и все.

— Почему ты меня не послушала?

Она вдруг тихо заплакала.

— Я сама не знаю.

Я оставил ее ночевать в кабинете под охраной В**** читательская страсть которого гарантировала его совершенную бдительность. Мы все боялись, что Раиса над собой что-нибудь сделает